Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

Встает вопрос такого сорта:

Зачем мамаша Раппопорта

Себе не сделала аборта?

— Повторяешься, мальчик!

— Насчет «не высовывайтесь», Рап, у меня идея. Граница у нас на замке. Таможенники отрывают подкладки от плащей, гинекологи в погонах роются в остальных местах. А птицы — почему-то летают через границу! Летят, куда хотят, и хотя их кольцуют, возвращаются ли они, неизвестно!

— А что ты предлагаешь?

— Вдоль наших границ установить сетки до неба, чтобы ни один советский соловей не мог вылететь! Не говоря уж о журавлях и лебедях! Написать что ли на Лубяночку? Внести лепту?

— Я принес твой гонорар за статьи о субботнике, Максим. Держи!

В руках Якова Марковича оказались две полусотенные бумажки. Он протянул их Закаморному. Тот взял, посмотрел на свет.

— Гонорар за пропаганду, — задумчиво произнес он. — Ленин виден насквозь.

Понюхав полусотенную, Закаморный поплевал на нее и прилепил к подошве ботинка.

— Что за шутки, коллега?

Максим повторил операцию с другой полусотенной и встал со скамьи.

— Ах, приятно ходить по деньгам! — Он снова уселся, отклеил обе бумажки и спрятал в карман, вдруг помрачнев. — Подонки! Дзержиморды с площадки Задзержинского! Да они испражнений моего друга Ивлева не стоят. Неужели мы и на этот раз спустим им, Рап!.. Рап!!. Что молчишь, зека? Ну, выступи раз в жизни основоположником порядочного почина, например: «Жгите газеты, не читая!» Объясни толпе подписчиков-кроссвордистов: каждый должен сжечь газету. Оборвать провод радио и телевизора. Власть станет глухонемой, захлебнется в своей желчи!

Раппопорт сопел, ухмылялся.

— Не хочешь? Тогда я сам!

— Осторожнее, мальчик.

— Да брось, Рап! Я с детства ссал на эту организацию.

Яков Маркович знал этот исторический штрих из биографии Максима.

— Пойдем лучше выпьем, Макс, — предложил Раппопорт. — Может, легче станет…

— Настроения нет, извини. Пойду писать письмо на Лубяночку…

Не простившись, Максим зашагал прочь. Яков Маркович поглядел ему вслед, поднялся и, горбясь, побрел в другую сторону. На углу, возле продмага, он остановился.

— Ну что, друг, по «лысому»?

Мужик, верным глазом наметивший Раппопорта в толпе, был худой и небритый. Он вертел пальцами юбилейный рубль с изображением Ленина

— А третий есть? — спросил Яков Маркович.

— Вот он, чекист, стоит с двумя бутылками, подключим его! Посуда наша, мелочь добавишь?

— Добавлю, чекисты, — согласился Раппопорт.

Тот, что с бутылками, в кожаной куртке, на которой не хватало только патронташей, уже нетерпеливо стоял в очереди. Ему передали два «лысых» и мелочь. Втроем, не отставая ни на шаг, бригада двинулась к скверику, в кусты.

— Может, закусить взять чего? — осторожно предложил Яков Маркович.

— Интеллигент? — уточнил чекист. — Дома закусишь…

— Ну, давайте, давайте побыстрей, а то я с утра не пил! — небритый сколупнул железку ногтем. — Пьем из горла, так что без обману!

И первым опрокинул бутылку, забулькал. Чекист шевелил губами, считая глотки.

— Стоп! — он ухватил бутылку, как рубильник, и, повернув вниз, выключил. — Закуси веточкой, а я пососу.

Остановился он сам. Если и обделил, то не намного. Яков Маркович прикрыл глаза, приготавливаясь сделать, как они. Он заранее почувствовал, как зашевелилась у него в желудке блуждающая язва, заныла, боль пошла гулять по всему животу, прихватив печень. Но отступать было некуда. Он набрал побольше воздуха и медлил.

— Жид, что ли? — догадался чекист.

— Есть маленько, — признался Тавров.

— То-то, я вижу, жмешься. Ну ничего, пей. Человеком станешь!

Они не засмеялись, ждали. Он снова вдохнул и стал пить. Бутылка качалась между двух облаков, которые остановились над ним в небе. Небо было бездонное, водка лилась сверху, и казалось, ей не будет конца. А ведь всего-то граммов сто пятьдесят… Допив, Яков Маркович мужественно вытер рукавом рот и вернул бутылку чекисту. Они оба смотрели на Раппопорта.

— Добавить бы надо, — сказал небритый. — Ведь хорошо прошла, добавить бы. Добавим — будет еще лучше. Но у меня нету…

— Нету, нету, — сказал чекист, пристально глядя на третьего.

— Я плачу, чекисты, — немедленно согласился Раппопорт. — Раз надо, я плачу.

— Сам-то торгуешь? — спросил небритый.

— Примерно…

— Тогда плати. Дуй, чекист, за второй!

Чекист, не мешкая, умчался.

— Не бойсь, не удерет!.. А я сразу, как тебя увидел, понял, что ты завмаг. Вид у тебя завмага.

— Я не завмаг, — уточнил Яков Маркович. — Я Раппопорт.

— На кой мне знать твою фамилию? Я что — кадровик? Пьешь — и пей!

После этого они молчали минут двадцать, отвернувшись друг от друга и по отдельности переживая одинаковое потепление организма. Потом прибежал чекист, зажав под мышкой непочатую бутылку.

— Первым я! — заявил Раппопорт.

— Ox, и умный он, — сказал небритый чекисту. — Ну, умный!

— Я не умный, чекисты! Я дерьмо! Дайте, я буду первый. А то вы, падло, мне мало оставляете!

Прижав большим пальцем норму, он выпил свою часть и подождал, пока они опорожнили бутылку.

— Я дерьмо! — упрямо повторил Раппопорт. — Навоз, на котором взойдут цветы!

— Семью, что ль, бросил? — сочувственно спросил небритый. — Так им без тебя даже лучше.

— При чем тут семья?! Главное, жгите газеты, чекисты! Жгите, не читая!

Пожав им руки, он пошел прочь, стараясь ступать так, чтобы тротуар под ногами не ускользал в сторону. В метро Якова Марковича не пустили. Чувствуя, что он вот-вот упадет, Раппопорт уговорил таксиста, дав ему вперед пять рублей, довезти свое расплывающееся тело в Измайлово. Но не таков был журналист Тавров, чтобы просто заснуть.

С трудом попав ключом в скважину, он первым делом, не снимая плаща, прошел в комнату и стал двигать шкаф. Накренив шкаф набок, Яков Маркович вытащил из-под него толстую серую папку, а потом еще несколько листков — отдельно. Листки он бросил на пол. В ванной он развязал тесемку, чиркнул спичкой и поджег первый лист сочинения маркиза де Кюстина. На горящий лист Раппопорт положил еще, потом еще, и скоро в ванне полыхало пламя, копоть застлала потолок. Тавров начал неистово кашлять от дыма. Задыхаясь, он дожег рукопись до конца, пустил воду, чтобы остатки перестали дымиться, и вывалился из ванной. Он помнил, как сел на пол в комнате, не в силах добраться до тахты, и тут память ему изменила.

Глаза он открыл, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Яков Маркович долго не мог сообразить, чего от него хотят. Во сне его дважды арестовывали, и он считал, что в этом ему везло: спросонья совершенно не волнуешься. Он боялся только физической боли, а пальцы так впились ему в плечо, что он застонал.

— Не надо, — жалобно попросил он, — не надо меня бить…