Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— Это надо подумать! — размышлял позже Яков Маркович. — Ведь Сталин мог меня усыновить! И я бы звал его «товарищ Папа».

Поставив синим карандашом точку, Сталин первым делом вспомнил, что у Сарры Раппопорт в молодости была очень красивая кожа. А затем — нанесенную ему обиду. И вспоминал Аванесова, который к этому времени умер. Аванесов был очень эгоистичным человеком. Когда в 18-м к нему пришел комендант Кремля Мальков и спросил, что делать с Фаней Каплан, которая ранила Ленина, Аванесов сам дал распоряжение ее расстрелять, даже не посоветовался. Не иначе как он хотел выслужиться перед Лениным, а его, Сталина, оставить в стороне. Между прочим, Фаня была еврейкой. И кажется, Сарра говорила, что до революции была с ней знакома. Товарищ Сталин еще немного подумал, поставил в списке возле фамилии Раппопорт галочку и наискосок приписал: «Не связана ли с покушением на Ленина?»

Яшину маму арестовали. Из Лубянской тюрьмы она написала Сталину возмущенное письмо: «Коба! Я требую, чтобы ты немедленно меня освободил. Ведь это же гнусно — сводить личные счеты с женщиной!» За слова «гнусно» и «требую» Сарру Раппопорт расстреляли.

В это время Яша Раппопорт учился себе на ваятеля. Он мечтал стать скульптором-монументалистом. Его дипломная работа называлась «Ленин и Сталин в Горках». Сталин приехал, они сидят на скамье, и Ленин вдохновенно рассказывает о будущем, а Сталин вдохновенно развивает положения Ленина. В этом была совсем маленькая историческая натяжка: в период времени, остановленный Раппопортом для вечности, Ленин был уже немым. Но зато с точки зрения социалистического реализма все было правильно.

В институте Якову удалось скрыть, что его мать посадили, и все сошло благополучно. Жаль только, что он, сын революционера и революционерки, писать об этом не мог, сперва как сын заграничного отца, потом как сын репрессированной матери, а впоследствии — чтобы не упрекнули, что раньше скрывал правду. Яков Маркович не хуже других усвоил, что анкета есть донос на себя, и не спешил вписывать подробности. Но перестал он спешить, уже когда обжегся.

Из института он был направлен ваять стометровую скульптуру Ленина для крыши Дворца Советов. Дворец строился на берегу Москвы-реки, на месте взорванного храма Христа-Спасителя. Скульпторы рабоче-крестьянского происхождения стали подтрунивать над индеем Раппопортом, в результате чего в Якове Марковиче первый и последний раз в жизни взыграло национальное чувство. И он подал в милицию заявление об изменении своей национальности, чтобы в паспорте было написано «еврей», но если это нельзя, то был согласен на любую другую национальность, лишь бы такая существовала.

— Как это — на любую другую? — спросил начальник отделения милиции. — А в действительности ты кто?

— Еврей, жид…

— Точно — еврей?

— Да вы на меня взгляните.

Ему пообещали выяснить и дали заполнить новую анкету. Ночью за ним приехали. На допросах он узнал, что занимался шпионажем в пользу Индейской республики. Его даже не били. Ему дали отдохнуть от пищи и воды два дня, а потом покормили селедкой. Еще через два дня, скучая по воде, он вспомнил, что действительно является резидентом службы госбезопасности буржуазной республики Индея. Яков Маркович боялся только, что заставят показать Индею на карте. Но этого не потребовалось.

— Ты не резидент, — поправил его следователь, — а завербован резидентами, понял?

Это все-таки было лучше. Остальные скульпторы из мастерской, как выяснилось на следствии, специально ваяли тяжелую скульптуру. Дворец строился на болотистом месте, и Ленин должен был рухнуть на Дом правительства, стоящий напротив. Так что Яков Раппопорт легко отделался. Приговоренный ОСО без суда, получил он причитающиеся ему за измену Родине десять лет, усугубленные высказываниями против дружбы народов Советского Союза (назвал себя жидом), и из Лубянской тюрьмы был отправлен в Краснопресненскую пересылку, а оттуда — в пересыльный лагерь на Второй Речке под Владивостоком.

В лагере Якова Марковича испугали сразу и надолго. В первый же день, когда он стоял в очереди за пайкой, на него навалили что-то тяжелое. Раппопорт не удержался, а сзади загоготали. Упал на него человек, затвердевший на морозе, которого держали сзади двое уголовников, но не удержали. Раппопорт поднялся и поддерживал мертвого до самого окошка раздачи, из которого, не разобравшись, придурки выдали неживому человеку пайку, ловко подхваченную уголовниками.

Два дня неживой получал рацион, а на ночь уголовники его прятали. Раппопорту стало казаться лицо мертвого зека знакомым. Он не сомневался, что это еврей. Предположение подтвердилось на третий день, когда охрана обнаружила труп и по номеру выяснила фамилию. Это был зека Осип Мандельштам. Поговаривали, что его убили уголовники с благоволения начальства. Мандельштам-поэт и этот Мандельштам слились для Якова Марковича в одно целое не сразу. Раппопорту оставалось только жалеть, что познакомились они немного поздно.

О том, что он сидел вместе с Мандельштамом, Яков Маркович рассказывал сам, но, возможно, этого не было, или было не совсем так, или то был другой Мандельштам, однофамилец великого русского поэта. Ибо талантливый актер Раппопорт всегда немного играл в своей собственной жизни и немного переигрывал.

Конечно, он хотел остаться жить и искал в лагере лучшие пути, учитывая реальные возможности. Он оформлял стенную газету «За ударный труд», писал в нее заметки, по его собственному выражению, о том, как труд ударял по зекам. Кроме того, он вылепил из глины бюст начальника лагеря, но глина рассохлась, и начальник потрескался.

Однажды зеки мылись в бане. Раппопорт оставался последним, весь в мыле. В это время в баню запустили женщин. Спасло Раппопорта только то обстоятельство, что он растерялся. По инерции шевеля руками, будто моется, он сидел весь в мыле, когда из двери крикнули, что началась война. Если бы не мыло, Яков Маркович мог обзавестись гаремом. И мог бы в нем геройски погибнуть, обнаружь его изголодавшиеся женщины.

Из лагерных воров комплектовали штрафные батальоны на фронт. Как политический, Раппопорт не мог заслужить такого доверия, но молодых воров до нормы недобрали. И поскольку личный представитель штаба Рокоссовского знал, что штрафбатчики, обвешенные бутылками с горючей смесью, будут брошены под немецкие танки, его больше интересовали не их взгляды, а как они умеют бегать. Политических строили в шеренги и давали команду: «Бе-егом марш! Яков Маркович прибежал к финишу в своей шеренге третьим, брали же по трое, и он попал на фронт.

Рядовой Яков Раппопорт получил сто граммов спирта внутрь и литр керосина в двух бутылках в руки, лег под танк и ждал. Но танк, на него прущий, остановился в двух метрах: у танка горючее кончилось чуть раньше, чем у Раппопорта. Яков встал и хотел идти к своим, но был пристрелен нашими автоматчиками, которые шли шеренгой сзади для подбадривания штрафников.