Галина Николаева - Битва в пути

Подозрение на ошибки в расчетах отметалось. То, что обрывы противовесов появились лишь на одном заводе и в последние месяцы, подтверждало вину Бахирева.

У него на столе лежали уже пять оборвавшихся противовесов.

«Так вот что меня доконает, — думал он, глядя на них. — Сбит с ног, контужен, выведен из строя летающими противовесами».

Он вспоминал апрель, предмайские дни, пляску Демьянова. Теперь то трудное время казалось ему счастливым. Сколько было надежд! Какая уверенность, какая жажда действий! Тогда он думал: «Несколько недель энергичной работы, работы с развязанными руками — и дело сдвинется! И всем станет яснее ясного моя бесспорная правота». Эти несколько недель прошли. И самый наглядный, самый бесспорный их результат — летающие противовесы, покалеченные ими тракторы.

Он шел домой сгорбившись, словно все килограммы сорвавшегося металла лежали на его спине. Дети занимались, и Аня с Рыжиком привычно ссорились. Катя шила, сидя возле репродуктора. Рассказать ей? Он представил ее тревогу, смятение. Нет, она узнает последней. Если б он мог прийти к Тине!.. Она умеет твердо и безбоязненно смотреть в лицо вещам. Если бы сейчас была рядом эта улыбчивая, волевая и все понимающая… женщина. Нет, ему не хотелось называть ее «женщиной». В ней была девичья ясность и строгость. Позвонить ей? Отсюда, из дому? А почему бы и нет? Им нечего прятать и нечего стыдиться. Он может звонить ей из спальни своей жены, из детской своих детей — откуда угодно…

Он набрал номер ее домашнего телефона. Голос прозвучал, как ручей:

— Я вас слушаю.

— Это говорит Бахирев. — Он все же почему-то избегал называть ее по имени. — Я несколько обеспокоен противовесами. Нуждаюсь в вашей консультации.

— Понимаю, — прожурчало в трубке. — Я слышала о противовесах. Вы очень встревожены?

|— Да. — С ней он мог быть откровенным, и какое облегчение было в этом! — Очень. Больше, чем вы можете представить.

Катя слушала разговор что-то слишком внимательно, опустила на колени шитье, замерла, смотрит в упор. Никогда она не проявляла такого острого интереса к его телефонным разговорам. Почему? Может быть, его выдает лицо? Он повернулся спиной к ней и, чтобы успокоить ее, стал уснащать разговор техническими терминами.

— Я вызывал инженеров. Белокуров пересчитал конструкцию и утверждает, что нет центробежных сил, способных оборвать болт. Мы испытали болты на разрывной машине. Испытание на разрыв показало нормальную прочность. Болт выдерживает пятнадцать тонн, противовес весит три килограмма.

Кажется, Катя успокоилась — зашевелилась, защелкала ножницами!

— Что вы предприняли?

— Ставим контроль на затяжке болтов. На затяжке стоял неопытный и недобросовестный человек. Теперь на контроль встал сам старик Рославлев. Болты — штука тонкая: не дотянешь — будут разбалтываться, перетянешь — будут лопаться.

— Значит, все будет хорошо.

— Но те тракторы, которые уже в поле…

В трубке помолчали. Потом тот же свежий, не омраченный страхом голос сказал:

— Я не понимаю, почему вы считаете себя главным виновником аварий. Я понимаю, почему Вальган хочет раздуть историю и свалить на ваши плечи. Но вы сами?!

— А я в этом вопросе как раз согласен с Вальганом. Надо быть честным с самим собой. Я спешил что есть силы. Я спешкой вызвал временную дезорганизацию производства. Значит, именно и я отвечаю за все последствия этой дезорганизации и за все вызванные ею огрехи. Да… Как ни вертись, противовесы летят в мою голову.

Голос в телефоне не утратил свежести, он стал еще мягче:

— Подождите казниться! Кажется, вам надо лечь спать, а на днях, может быть, стоит поехать на место.

— В МТС?

— Да. Мы еще подумаем. Во всяком случае, прежде чем увлекаться самобичеванием, надо действовать.

Когда он положил трубку, Катя спросила:

— С кем ты говорил?

Он подивился женской проницательности. Он говорил по телефону сотни раз, и никогда она не задавала ему таких вопросов.

— С инженером. Почему ты заинтересовалась разговором?

— Так… Тебя что-то волнует?

— А! — Он махнул рукой. — Очередные технические неполадки. Не тревожься. Сколько раз я тебе говорил: пока дети здоровы, ты не гневи бога и не волнуйся. Дети — это единственное ради чего тебе стоит беспокоиться.

Игла летала над шитьем. По радио Козловский пел:

Бахирев закрыл глаза, и тотчас из темноты выплыли тяжелые металлические скобы окрашенных в темно-красный цвет противовесов.

Нетерпение владело Сережей. Он работал без обеда. За полтора часа до смены отложил очередные детали и взялся за свой чугунный кокиль. Только бы не отрывали! Сегодня кончить обработку кокиля и впервые залить алюминий не в земляную, а в чугунную форму.

Когда подошел Гуров, Сережа не услышал, а почувствовал его хребтом и обернулся, как оборачивается собака, ощерившись и сильнее сжимая драгоценную кость.

— Опять ты за свое? — сказал Гуров.

— Я выполнил норму, — соврал Сережа.

Он кончил до прихода деда Мефодича, которого выбрал в сменщики за аккуратность и опытность. Ему Сережа сознался:

— Две не дотянул до нормы.

— Ладно. Доделаю за тебя.

В пересменке Витя закончил слесарную доводку, и они потащили тяжелый кокиль в цветную литейную.

В открытом тигле плавился алюминий. Он казался Сереже красивее и праздничнее обычного расплавленного металла. Живое серебро, подвижное и текучее, подсвечено изнутри розовым — так взволнованная кровь, просвечивая изнутри, румянит лицо.

В черный, мертвый чугун кокиля потекла живая струя.

— Раз… два… три… четыре… — считал Сережа. — Пятнадцать!

Пятнадцать секунд вместо многих часов! Когда легкая, чистая модель выпала на земляной пол, Сережа не видел, плохая она или хорошая. Он видел одно: это была модель трака со всею ее сложной конфигурацией.

Они принесли ее в цех, измерили штангенциркулем. Витя выглядел разочарованным. Сергей был счастлив.

— Ни один размер не совпал, кромки не вышли, — сказал Витя.

— Но какая она легкая!

— Вмятины, раковины — чего только на ней нету!

— Пятнадцать секунд на заливку. Сколько можно отлить в один кокиль в сутки!

Синенький засмеялся.

— Ты, ей-богу, как сестра Наташка! Принесла Лешку, моего племяша, из родильного и не налюбуется: и красавец-то, и разумный-то… А у него весь ум — пеленки марать. Я тебе, конечно, не отказываюсь помогать, только… ох, и возни здесь еще!

Сережа не мог объяснить, почему чувствовав жизнь в кипении серебряно-розового металла, в легкости послушной отливки. Такая быстрая, веселая должна жить!