Галина Николаева - Битва в пути

Синенький заторопился в парк, на свидание к невесте. Сереже надо было готовиться к экзаменам, но мысли о первой отливке вытесняли все. Он пошел с Витей. Он свистел по привычке и думал о том, что надо сделать специальный инструмент для изготовления нового точного кокиля. Витя дернул его за рукав.

— Ходишь, как психованный, со своим кокилем. Я ему долблю, долблю, а он и не слушает.

Зелень еще не скрывала ветвей, окутывала их дымкой… Острые травы покрыли газоны. Как всегда в ясные весенние вечера, в парке было людно. Молодые папаши несли малышей; детвора кишела в аллеях; пожилые работницы дремали на площадке гамаков; молодежь плясала на танцплощадках и на асфальтированной набережной. Ребята тянули Сережу в пивной киоск, девушки — на танцы, но все мешало ему сегодня и все раздражало; ему хотелось тишины и простора для мыслей о своем. Он обрадовался, увидев радостно-вопросительные глаза Даши. С тех пор как он ночью довез ее до дома, он относился к ней с покровительственной симпатией и часто заговаривал, встречаясь на заводе, в парке. С ней можно было говорить обо всем, как с травой, как с цветком, как с речной волной: так затихала она, превращаясь в слух, так внимала каждому слову, тая дыхание.

Сегодня на Даше было новое платье, белое в синий горошек, такая же косыночка и глаза, как две синие горошины. Платьем она уже не отличалась от других работниц, и только в лице было еще что-то удивленно-радостное, как Сережа определил — «колхозное».

— Даша! — окликнул он ее. — Побежали вниз!

Она радостно и послушно устремилась вслед за ним.

Узкая тропка вилась меж кустами. Скользя, Сережа хватался за кусты. Липкие листья зеленили пальцы. Внизу, вдоль подножия откоса, бежала широкая, прорастающая молодой травой тропинка. Тут можно было идти в тишине и спокойно говорить о кокиле.

— А как мы модели делаем? — говорил Сережа. — Как деды делали, так и мы. А что такое модель? По нашим моделям литейщики отливают тысячи траков в смену, а мы одну модель делаем несколько смен.

— Как ее делают?

Широко распахнутые глаза смотрели с жадным интересом. Сережа стал рассказывать.

— Ну, делают деревянную промодель, ее формуют в земле. Потом в земляную форму заливают металл. Отливка получается громадная, нечистая, одно слово — земляная! Идет она к нам, и начинаем мы над ней потеть. А кокиль — значит постоянная металлическая форма. Кокильное литье точное, легкое. Ни механической доработки, ни отходов металла… и тысячи экономии.

— Для такого дела и себя не жалко! — решительно сказала Даша.

Он обрадовался и решительности тона и словам. И Мефодич и Синенький помогали, жалея его. А жалко ли себя?

— Не жалко! Не жалко! — подтвердил Сережа. Сережа ждал, что она просто хорошая слушательница, безмолвная и покорная. Но слова ее были твердыми, и глаза смотрели непреклонно с ее девчоночьего лица.

Они еще посидели, следя, как разгораются огни за рекой, как проступают на небе первые звезды.

В Люде, в Нине, во многих других девушках Сережа чувствовал темное, настороженное, зыбкое. В Даше все было открыто ему, все ясно и все надежно.

Когда они поднялись в парк, под деревьями уже загустели тени и фонари горели ярко.

Из кино выходили люди.

— Как раз сеанс начинается. Пойдем? — предложил Сережа.

— Вдвоем?

— Ну так что же? — Совестно.

— Чудачка! Ведь мы не воровать идем!

Когда он взял билеты, она стала совать ему трешницу.

— Что у меня, своих денег нету?

— Смешная ты. Неужели никогда не ходила в кино с ребятами?

— Я в компании ходила.

— Какая разница?!

Но разница была. В полутьме лицо и глаза с робким, взволнованным взглядом светлели у его плеча. «Увидят знакомые ребята — станут подшучивать. Она и отшутиться не сумеет: совсем еще молоденькая». Он забеспокоился о ней, но не отодвинулся, а наперекор этому беспокойству наклонился и взял ее за руку. Деревянная ладошка осталась лежать у него в руке. Он поглаживал шершавые пальцы и заметил, как испуганно дышат полураскрытые губы. Ему захотелось поцеловать ее в ямку возле губ; он низко наклонился, она не шевельнулась, но глаза ее взглянули с таким страхом, так затрепетали ресницы, что он отстранился. Страх ее был так же понятен ему, как и все в ней. Он перестал гладить руку и дружески сжал, чтобы успокоить… Даша стала дышать ровнее, но когда кончился сеанс, то же испуганное, женственное выражение увидел он в потемневших глазах, и румянец ее был пугливым: то гас, то разгорался.

Даша не захотела идти с ним под руку, но держалась спокойно и говорила с той же наивной, но разумной твердостью, которая и удивляла его и нравилась ему.

Прощаясь, он опять задержал ее негнущуюся ладошку.

Ему снова захотелось поцеловать Дашу, но он пожалел ее.

— Хорошая ты девчонка, Даша. Давай с тобой встречаться. Пойдем на концерт в субботу? Договорились? Пойдем?

— Я не знаю…

— Чего не знаешь?

— В какую смену, не знаю.

— Ну, сговоримся на неделе.

«Славная девчонка!»—думал Сережа. Он чувствовал себя отдохнувшим и уже нетерпеливо ждал того часа, когда примется за новый, исправленный кокиль.

Даша вошла в комнату на цыпочках. Она боялась разбудить Верушу, боялась ее вопросов, боялась самой себя. Но как ни тихо она раздевалась, Веруша проснулась, села в постели и протянула:

— Ой, гулёна, гулёна! И где же ты была допоздна? Я тебя в парке искала.

Даша поспешила погасить огонь, чтоб Веруша не увидела ее лица, и нырнула в постель к Веруше. Подруга обняла ее.

— Сознавайся, где ты была?

— В кино. — С кем?

— С Сережей.

— С каким Сережей? — догадываясь и не веря, спросила Веруша.

— С ним… с Сугробиным…

— Ой? И весь вечер с ним?

— С ним.

— Про что ж вы разговаривали?

— Про кокиль он мне рассказывал. Ах, Верунька, он такое сделает, что и министр не в силах! Я всегда знала: хороший, ну, прямо всех лучше! Это и все знают. Но он такой… Я тебе даже выразить не могу!

— А кроме кокиля-то про что говорили вы? — с жарким любопытством допытывалась Веруша.

— Мы потом в кино сидели. — Даша до шепота понизила голос: — А как прощались, он говорит: «Давай с тобой встречаться». Он на концерт приглашал в субботу…

Она замолчала. Молчала и Веруша, обдумывая и понимая важность происходящего.

— Что ж теперь будет, Веруша? — Даша откинулась на подушки. — Что ж теперь будет?..

— Ты постой! Ты скажи мне… как это все у вас? Спроста или неспроста?

— Ой, не знаю я, как он думает! Не знаю, не знаю!

— А ты-то? Ты-то сама как?.. Ты спроста или нет?

Даша ткнулась в шею подруге горячим лицом, прижалась к ней тоненьким, беспомощным телом. И, видя Дашину небывалую растерянность, Веруша забеспокоилась, заговорила непривычно властно:

— Ну, говори! Говори, Дашка, я тебя спрашиваю!