Галина Николаева - Битва в пути

Чем неожиданнее были слова выступавших, тем больше нервничал Вальган. Беззубая земледельщица и Сугробин повернули ход собрания, а Чубасов словно не замечал этого и не пытался вернуть его в нужное русло.

— Хватит. Пора кончать прения… — шепнул Вальган.

— Выбери еще двух нужных ораторов и кончай самотек, — шептал с другой стороны Дронов.

Но Чубасов с непонятным упорством отвечал и тому и другому:

— Пусть люди выскажутся.

Непонятно вел себя и Гринин: он молчал и не пытался направить ход собрания.

Бахирев ожил. Уши у него горели так, как желал того Осин, но земля возвращалась под ноги. Его планы, которые час назад самому ему казались беспочвенными, обретали точку опоры. Слова Ольги Семеновны, Сугробина, Осина, а за ними и других возвращали бахиревским планам дыхание. «Переливание крови», — думал он. Как в бездыханное, ослабевшее тело по каплям льется живая, горячая кровь, так слова земледёлыцика, инструментальщика возвращали жизнь и силу бахиревским планам. И сам Бахирев, измятый, придавленный, ослабевший, поднимал голову, распрямлял спину и уже не прятал глаза, а все пристальнее вглядывался в лица людей, заполнивших зал.

Одним из последних выступил Рославлев. Его любили на заводе.

— Что он скажет, то и правильно! — сказала сидевшая впереди Тины девушка.

— Прямой, как топор! — подтвердил мужчина.

В той борьбе мыслей, в тех колебаниях, что царили на собрании, слово Рославлева было одним из самых решающих. Огромный, краснолицый, белобровый, он вырос на трибуне и загудел горячим, густым басом:

— Даже тот, кто насквозь пропитался землей, прокалился жаром вагранок, чья заскорузлая душа покрыта ржавчиной и окалиной, не сможет пройти спокойно мимо тракторов, израненных, развороченных летающими противовесами! Летающие противовесы — «техническое новшество нашего тракторостроения»! — Желчь и горечь звучали в словах Рославлева. — Мне пришлось принять цех, обремененный грузом этих летающих противовесов. С первых же дней мы сняли с работы пьяницу, стоявшего на затяжке болтов. Поставили затяжку болтов под контроль. Но все же, когда я думаю, кончились ли эти позорные полеты и кто виноват в этом позоре, я называю не пьяницу, занятого затяжкой болтов. Нет! — Рославлев обратился к Бахиреву — Однажды вы сами сказали мне, что когда проигрывается сражение, честный полководец не говорит, что виновата армия. Он скажет: «Виноват я». Это ваши слова.

Как ни был избит Бахирев, но удары, наносимые Ро-славлевым, были самыми тяжелыми.

— До сих пор противовесы летели в вашу голову, — продолжал Рославлев, — но если они полетят дальше, они полетят уже и в меня! И прямо говорю: я боюсь этого. И прямо спрашиваю: как вы довели до этого? Почему вы не советовались с коллективом? Если бы вы посоветовались с нами, мы бы сказали вам, что нельзя единым махом, без подготовки, перестраивать ряд зависимых друг от друга и запущенных цехов. В какое положение поставили вы нас, моторщиков? Сегодня у меня прорыв потому, что переорганизация у нас самих. Завтра мы с трудом выбиваемся из беды и готовы подняться. Но назавтра нас гробит ЧЛЦ, который тоже перестраивается! Простои наслаиваются на простои, выработка падает, заработки моторной группы падают, это вызывает отсев рабочих. Приходится ставить новых или случайных людей. Они рвут болты. И противовесы летят! Вот цепь, сплетенная вами. Вместо того чтоб последовательно, продуманно, по нитке распутывать клубок, вы потянули разом со всех концов и не распутали клубок, а затянули его в узел. Вот что вы сделали! Вы послали меня в моторный. Я до сих пор не могу опробовать цех. Я не знаю, на что способны люди, не знаю, на что способны станки. Мы ни разу не имели возможности пустить цех на максимальную мощность!

Рославлева слушали не шевелясь.

— Этот доломает хребет главному… — услышала Тина чей-то шепот.

А Бахирев снова сидел, как должен сидеть человек с поломанным хребтом, обрюзгнув, опустившись, постарев.

— Заканчиваю, товарищи… — гудел Рославлев. — Я считаю, что главный инженер виновен в целом ряде крупных, как говорится, ошибок.

Рославлев вынул из кармана огромный, под стать ему самому, платок, вытер им красное, потное лицо и стер с него всю воинственность.

— Что же касается основного направления, взятого в последнее время, — продолжал он совсем иным, миролюбивым голосом, словно счел, что отгрохотал положенное и может говорить обычными словами, — то надо сказать— я это направление приветствую!

Ни от одного из сегодняшних поношений Бахирев не вздрагивал, но от этого внезапно обрушившегося на него приветствия он и вздрогнул, и вытянулся, и взглянул во всю ширину глаз. Под зубными щетками теплился дружеский и сочувственный взгляд.

— На основании сегодняшнего положения можно говорить о неразумной торопливости главного инженера, но нельзя опорочить его основную линию. Отдача проведенных мероприятий начнется недели через две. Моторный цех в будущем месяце уже с лихвой перекроет недостачу минувшего. Относительно планов максимум и минимум я согласен с товарищем Осиным. Добиваться максимальной специализации и массовости. И никаких минимумов по принципиальным вопросам! — Снова сошлись над глазами зубные щетки, и снова голос гудел, как колокол, и бахиревский план-максимум, возрожденный из мертвых громовержцем Рославлевым, приобретал живую плоть. — Всеми мерами добиваться передачи производства дизелей специальному заводу, а за счет дизельного цеха расширить соседний цех шасси.

Предложение следовало за предложением, и Бахирев слушал их, забыв о том, что его ругают, что его должны прогнать с завода. Рославлев закончил, повторив слова, звучавшие на слух Бахирева как музыка:

— Никаких минимумов по принципиальным вопросам! Только максимум! Здесь предлагали в решении отметить ошибки главного инженера. Согласен! Но надо также записать и. правильность намеченной им основной линии развития производства, и энергию главного инженера, и его техническую подкованность, и редкое умение его быстро ориентироваться в новом производстве.

Бахирев, пряча лицо, все ниже наклонялся к столу. Щипало веки. Слезы, что ли? Ерунда какая! Рославлев понял его состояние и пожалел от души:

— Если товарищ Бахирев окажется способен преодолеть свои ошибки, он может принести заводу большую пользу. А что касается меня, то я при указанном условии лучшего главного инженера не желаю. Мне с товарищем Бахиревым работать интересно.

Бахирев не хотел выступать.

— Нельзя вам молчать, — твердо сказал Гринин…

Измордованный, брошенный об землю и снова поднятый, доплелся Бахирев до трибуны и заговорил, едва выдавливая слова:

— За науку спасибо… Ошибки свои вижу… Если предоставят возможность, буду исправлять. Счастлив тем, что, как выяснилось сегодня, многие разделяют мою точку зрения на будущее завода. С некоторыми положениями доклада и выступлений не согласен… Товарищ директор говорил об уважении к плану. Мне кажется, уважение к плану иной раз перерастает в лозунг: «План любой ценой». Но такая линия приводит к потере заводом технического лица. Ширпотреб на заводе приветствовать не могу. Буду еще упорнее настаивать на прямо противоположном процессе — на уменьшении номенклатуры, на передаче ряда деталей и узлов, в том числе и дизелей, специализированным заводам. Массовое поточное производство в средних масштабах консервативно. Спасение одно — увеличить массовость. Увеличение массовости за счет специализации заводов и унификации деталей. Таков, на мой взгляд, единственный принципиальный выход из трудностей поточного производства… Я опять говорю «на мой взгляд», — обернулся он к Дронову, — не из зазнайства, а потому, что имею свой взгляд, который расходится со взглядами некоторых и который я отстаиваю и буду отстаивать.