Галина Николаева - Битва в пути

Сухие, короткие фразы Бахирева отчетливо раздавались в тишине, «Почему его так слушают? — думал Чубасов. — Ни кашля, ни шороха… А ведь бубнит монотонно. И о чем? Номенклатура, массовость, унификация… А как слушают!»

За часы прений Чубасов увидел Бахирева глазами сотен людей, и то, что открылось ему, было неожиданно. Почему его сухую речь, лишенную и намека на ораторское искусство, слушали о таким жадным вниманием? Почему об этом мрачном, грубоватом, не ищущем ничьих симпатий человеке многие, даже ругая его, говорили с таким сердечным волнением? И кто говорил? Самые различные люди. Старая земледельщица, молодой новатор, резкий Осин, неподкупная душа Рославлев. Чем он привлек их? Главным. Боевой партийной направленностью. И, нападая на частности, они сплоченно защищали это главное. «Не ожидал такого? — спрашивал у себя Чубасов. — Не ожидал. Если не ожидал, значит чего-то важного в жизни коллектива недоглядел, недооценил, недопонял. Недопонял того, что поняли стерженщица, фрезеровщик, инструментальщик. Хотел, чтоб собрание стало уроком для Бахирева. Оно стало уроком прежде всего для меня».

— Ведя же собрание! — услышал он гневный шепот Вальгана.

Бахирев уже сидел на своем месте, и аплодисменты стихали.

— Твое слово, — сказал Чубасов Гринину.

— Я не буду выступать.

Спокойное лицо Гринина было непроницаемо. Почему молчал второй секретарь обкома? Понимал, что собрание так далеко отклонилось от заданного направления, что уже нельзя исправить?

Оставался один оратор — сам Чубасов. Впервые за всю свою партийную работу он был в таком сложном положении. Он упустил из рук собрание, и не захотел, и не смог его вести по заранее намеченному направлению. Его заранее обдуманная речь была сметена потоком выступлений. «Что сказать? Поблагодарить за науку, подобно Бахиреву? Отказаться от выступления? Сказать все то, о чем передумал, сидя здесь? Сразу не соберешь мыслей. Лучше Рославлева не скажешь».

В своем коротком выступлении он поддержал Рославлева.

Решение, принятое на партактиве, резко критиковало ошибки Бахирева, но одобрило работу, проделанную в ЧЛЦ, в моторном цехе, отмечало верное направление основных мероприятий и значительность проделанного. По предложению Рославлева записали обязательства перекрыть невыполнение плана в будущем месяце, когда начнется отдача проводимой работы.

Это было совсем не то решение, на которое рассчитывал Вальган. Перед собранием он не сомневался в успехе. Все было подготовлено, согласовано и так гладко шло вначале. Доклад он закончил под аплодисменты, и первые выступления подхватили его мысли. И вдруг партийно-хозяйственный актив повернул все шиворот-навыворот. «С чего начался поворот? — думал Вальган. — С этой земледельщицы? Или с Сугробина? Нет, дело не в них, Чубасов — вот кто выпустил из рук вожжи, пустил партактив на самотек. Слаб, вял, бесхарактерен! Да еще из обкома прислали Гринина».

Гринин не ладил ни с Вальганом, ни с Бликиным. Он много ездил по области и месяцами жил на новых периферийных заводах. Бликин поощрял его любовь к разъездам и умело пользовался ею, чтобы держать Гринина по возможности в стороне от обкома. Вальган думал, что и на этот раз Гринин будет в отъезде. Он приехал нежданно, некстати, и Вальган понимал его молчание. Гринин был не согласен с установкой обкома, но был не вправе возражать обкому здесь, на партийно-хозяйственном активе. Он молчал, молчал тогда, когда установку обкома проваливали, когда он обязан был говорить. Вальган ушел, не простившись ни с Грининым, ни с Чубасовым. Бахирев напоминал теперь Вальгану одного из тех лесных клещей, что в детстве присасывались к рукам и шее, — чем сильнее такого клеща отдирать от себя и раскачивать тем крепче он впивается в тело.

Когда Бахирев пришел домой, Катя, увидев его потное, красное, распаренное, словно после бани, лицо, со страхом кинулась к нему.

— Ну, как?

Он ответил:

— Измордовали…

Но губы его морщились улыбкой.

«Никаких минимумов по принципиальным вопросам. Только максимум!» — вспоминал он слова Рославлева. — Прав, прав, и правильно подсказал — расширить цех шасси за счет дизельного. И Сугробин прав — литейную для модельщиков там, где лестница. И окна, и вентиляция, и проводка — все готово. Отгораживай, ставь печь и лей! — Он вспоминал начало собрания и свое одинокое кружение по залам. Как же он был слаб, беспомощен и противен! А сейчас? Избитый, изруганный, измученный и… счастливый! Никогда еще так твердо не стоял на земле обеими ногами, никогда собственные планы не представлялись такой реальностью. Чубасов давно говорил: «Обсудим на активе». Почему отказывался? Не придавал значения? Не умел работать? Да. Не умел руководить? Да. Ведь, кажется, уже понял, что без людей ни шагу. Почему же план замышлял с размахом, а в работе, с людьми, не хватало ни размаха, ни настойчивости? Сработали силы собственной инерции, не принятые в расчет? А до дела не доходило. Так получай по заслугам! Исхлестали, исполосовали, теперь дошло? Слова не пронимали, мордобой пронял? Вколотили в меня, кажется, понял, дошло».

Не ужиная и не читая газет, он разделся и лег. В мыслях теснилось только что пережитое — громовержец Рославлев, Дронов с поднятой тетрадью в руках, пантерья повадка Вальгана и переломный, нежданный выход на трибуну беззубой земледелыцицы. «Ох, Ольга Семеновна, друг Ольга Семеновна! — повторял Бахирев. — Кто бы, кто бы мог ожидать?..» Последним, возникшим в полузабытьи желанием было желание взять узкую, прохладную руку Тины и положить ее себе под горящую щеку. «Или хоть бы ходила здесь где-то… рядом», — подумал он и уснул глубоким сном человека, перенесшего тяжелый кризис.

Чубасов так и не заснул в эту ночь. Он вспоминал совет Осина повесить в парткоме плакат: «Партия — это руководящая сила в строительстве коммунизма». Если дошло до таких советов, значит партком плохо руководил строительством коммунизма. А ведь вкладывал все силы ума и души. Почему же ошибки? Ошибки в подборе секретарей цеховых бюро, ошибки в производственных вопросах, ошибки в оценке людей, ошибки даже в подготовке этого так неожиданно повернувшегося собрания. Он давно знал о многих ошибках, почему же мирился с ними? Не хватало боевого духа? Нередко ограничивался привычными формальностями — проведено столько-то бесед, лекций, собраний — и не вникал в существо дела. Поэтому и устраивали такие секретари, как Ивушкин, тихие, добрые, исполнительные? Поэтому и недооценивал Бахирева, главное достоинство которого — партийный боевой дух? «Не знаю, многому ли научит собрание Бахирева, но меня оно должно научить, — думал он. — Сколько книг пишут у нас о мастерстве! Изучают мастерство фрезеровщиков и кузнецов, поэтов и художников. Но достаточно ли изучаем мы высочайшее искусство конкретного партийного руководства, мастерство лучших парторгов, секретарей райкомов, горкомов, обкомов? Процесс овладения этим мастерством подчас мучителен».