Галина Николаева - Битва в пути

В поселке все знают друг друга. Люди удивлялись странной женщине в голубом дождевике, с громоздкими пакетами, которая все ходила взад и вперед по узкой улочке. Мужчина выглянул из окна:

— Вы что потеряли, гражданочка?

— Нет, я ничего…

Надо было или решиться, или уходить. Войти была слишком страшно, и она торопливо направилась к стоянке такси, прошла два квартала и вдруг отчетливо поняла, что сейчас, в эту самую минуту, он, ее муж Митя, с женщиной. Зачем еще он мог пойти один, вечером, в дождь, в эту глушь, отпустив машину? И в учреждение он заглянул, чтоб отвести глаза шоферу. Сомнений не могло быть. Катя побежала к тополю, скользя по раскисшей земле. Тополь, высокий забор, два домишка, две калитки. В окнах уже горел свет, и Катя заглянула в щель меж занавесками. В одном из домиков кишела детвора, в другом темнела кровать и седой старческий затылок виднелся на подушке. Значит, Дмитрий где-то в задних комнатах. В котором доме? Не там, где дети. Катя открыла калитку и вошла во двор. От соседних дворов он отделялся полуразрушенными заборами. За одним из заборов светился фонарь «летучая мышь» и слышались голоса.

— Опять чуху заливает дождь, — сказала невидимая в темноте женщина.

— Ничего с ней не станется! — ответил мужской голос. Детский голосок пискнул:

— Пап, а поросятки? Давай хоть фанерой прикроем… Сквозь пролом забора видно было, как люди хлопочут

у низенького свинарника. Дружелюбно похрюкивала свинья. Все было так мирно и так желанно за проломленным забором. А здесь? Шаткое темное крыльцо, и окно за углом хибары наглухо завешено темно-красной узорной портьерой. Здесь! Катя прислонилась спиной к косяку. Богатая и непроницаемая портьера на окне покосившейся хибары — это несоответствие было зловещим. Здесь. Что здесь? Убедиться, увидеть, узнать. Катя только теперь услышала, как страшно грохочут ее кастрюли, поставленные в ведро. Она осторожно опустила покупки па крыльцо, не дыша взошла по шатким ступеням. Дверь в сени открылась легко. В полшаге была еще дверь. В щель падал розовый свет. За этой дверью раздались странный, взволнованный голос Дмитрия и приглушенный женский смех. С той силой, которую придает опасность, Катя рванула дверь. Хлипкий крючок слетел с петель.

Прямо перед собой, в маленькой комнате, Катя увидела женщину, лежавшую на коленях у мужчины. Дмитрий был так не похож на себя и так невероятен, что в первое мгновение она подумала: «Это не он!» Никогда она не видела его таким и не подозревала, что он может быть таким.

Всегда, даже дома, в пижаме, он сохранял подтянутый, аккуратный вид. Сейчас он сидел в смятой и расстегнутой сорочке. Волосы, всегда гладко зачесанные со лба назад, сейчас свисали темными космами. Но главное, почему она не могла признать в нем мужа, — это невиданное, невозможное для него выражение лица Он смотрел на женщину, лежавшую у него на коленях, с выражением жадности и мольбы. Увидев жену, он не оттолкнул эту женщину, но быстрым движением притянул ее к себе и нагнулся над ней, словно хотел защитить. Озлобленный, угрожающий взгляд его говорил: «Кто посмел помешать ей?»

И затхлая комнатушка, и вид мужа, и женщины — все было так неожиданно, нереально, что на миг Катя оцепенела, но движением, которым он привлек женщину, и этот злобный, угрожающий взгляд, брошенный на того, кто посмел помешать ей, яснее слов сказали Кате, что он любит, по-мужски жадно любит эту женщину, любит так, как никогда, ни одной минуты, не любил жену.

Катя постигла это мгновенным женским прозрением.

С криком она выбежала во двор, задела за покупки, и кастрюли покатились с грохотом и скрежетом. Она кричала и бежала по улице, бежала от своего понимания, от самой себя.

Потом умолкла, но продолжала бежать. Не памятью, а тем же мгновенным прозрением она охватила сразу все — и спокойствие его первого поцелуя и снисходительную, ровную теплоту его ласк.

Она была счастлива этим скупым теплом, потому что и сама не знала иного и думала, что, увлеченный работой, он не может любить женщину иначе. Всю жизнь она даже радовалась его спокойствию: «Он весь в деле. Ему не до нежностей. Не бабник. Это хорошо. Такие не изменяют». Она думала, что он отдает ей всю любовь, на которую он способен, и была счастлива. Оказалось, он способен на иное. Снова вставал этот покорный и жадный взгляд, которым он смотрел на женщину. Ни разу в жизни не взглянул от так на свою жену, на мать своих троих детей. И, вспомнив этот взгляд, она бежала еще быстрее, бежала до тех пор, пока в груди не начинало жечь, пока ноги не подкашивались. Тогда она, задыхаясь, прислонялась к забору или дереву. И вдруг снова видела защищающий жест, которым он притянул к себе ту. Таким жестом мать в минуту опасности притягивает ребенка, таким жестом мужчина притягивает к себе свою женщину, свою единственную. Она понимала это и снова пыталась бежать. Она вспоминала его частые подарки последних месяцев, она наивно думала, что они шли от его растущей с годами привязанности к ней, а они были попыткой как-то откупиться от нее и от своей совести. Катя вбежала на мост. Спасительная темная глубина была рядом. Катя наклонилась над ней. Обдало холодом, мраком, небытием. Стало страшно. Она отшатнулась. Нет! Речным ветром распахнуло плащ. Он мешал ей, и она сбросила его… Она сама не помнила, как и когда очутилась на вокзале, не понимала, почему прибежала именно на вокзал.

Растрепанная и насквозь мокрая, она возбуждала общее любопытство. Надо было укрыться. У вокзала дежурили такси. Она села в одну из машин.

— Куда? — спросил шофер.

И не голосом, а всем своим нутром она ответила:

— Домой!

Куда еще она могла деться? Во всем мире у нее не было другого места, где была бы крыша над головой, где можно плакать, биться головой об стену и все же ощущать тепло. Не тот огонь, что давал он той женщине, но хоть какое-то, хоть крохотное тепло, чтобы немного отогреть оледеневшее тело и душу, застывающую в смертельном холоде.

— Домой…

Катя сказала адрес. Машина мчалась какими-то незнакомыми, никогда прежде не виданными улицами. Весь мир стал невиданным, незнакомым, страшным. Как лодка, привязанная к кораблю, покойно плыла Катя, не тратя усилий, укрытая его высокой кормой от встречных волн и ветров. И вот канат оборвался… Теперь ей, лишенной укрытия и неприспособленной, угрожали гибелью те же волны, которые недавно лишь укачивали. Когда и почему начался отрыв?

Судьба ее так счастливо складывалась. Муж был ее опорой, ее редкостной удачей, ее гордостью. Она вышла замуж за рабочего, ничем не прославленного. Но муж сделал ее сперва женой начальника цеха, потом женой главного инженера и, наконец, женой директора огромного завода. Он любил ее и детей, не пил, не смотрел на других женщин, отдавал ей весь заработок, до копейки. Еще сегодня утром тетка говорила ей: «Заиметь такого мужа — все равно, что найти миллион на дороге. Детолюб, работяга, большой человек. Счастливица ты!»