Галина Николаева - Битва в пути

— Тетка, силенка есть? — спросил Гоша. — Подсоби толкать…

Гоша дал газ, Курганов и женщина навалились сзади на машину, и она вынырнула.

— В Чухтырки? В колхоз «Искра»? — спросил Курганов. — Лезьте в машину, подвезем.

Гоша выскочил и взялся за сани.

— Тяжеленько!.. Хлеб? — Хлебушко…

Квадратные буханки были уложены, как кирпичи.

Когда груз разместили в машине, женщина уселась на заднем сиденье. У нее было худое, обветренное лицо и большие глаза с покрасневшими веками, с короткими, но густыми и темными ресницами. От этого глаза выделялись четко, словно нарочно обведенные черным. Когда она входила в машину и, нагнув голову, взглянула на Курганова, опять что-то неуловимое вспомнилось ему Почудилось, что между ним и ею из прошлого тянется далеко идущая нить. «Не она. Сотни таких, как она. Большеглазых, в темных платках, с обветренными лицами», — подумал он.

— Издалека везешь? — спросил Гоша.

— С района… с Устинова… — ответила она хриплым голосом.

— Килограммов двадцать будет?

— Из Чухтырок центнерами на машинах, а в Чухтырки килограммами на хребте… — В словах была застарелая, притерпевшаяся горечь.

Она прикорнула в углу машины и замолчала. В сдвинутое шоферское зеркало Курганов видел кусок ее лба и один глаз. Глаз то прикрывался набрякшим веком, то неподвижно, оцепенело глядел прямо перед собой. Глаз был сзади, но зеркало перехватывало, возвращало взгляд и направляло его в лицо Курганову уже спереди, откуда-то из убегающего заснеженного далека, и всю дорогу на взгорьях и ухабах глаз неотступно стоял перед Кургановым. И снова Курганову показалось, что этот «возвратный», отраженный взгляд идет из глубины прошлого.

Они въехали в деревню. У края деревни стоял стог сена с подъеденными боками, похожий на гриб.

— Вот он, весь ваш колхоз, в этом стогу, — сказал Гоша. — Куда тебя везти?

— Вон в тот дом при двух сосенках.

Старые сосны стояли по углам дома. И слова о сосенках и вид их внезапно осветили Курганову прошлое.

— Анна? — полувопросительно сказал Курганов.

— Или вы меня знаете?

— В двадцать седьмом году. Вы тогда говорили: «С места не сдвинусь, от этих сосенок не оторвусь». А я вас уговаривал, что колхоз сосенкам не помеха. Помните?

— Где припомнить! — сказала женщина. — С того го да сколько их к нам переездило… уговорщиков!..

А он уже отчетливо вспомнил ее, радостно-доверчивую говорунью. Он любовался ею тогда и долго помнил ее милую женственность и певучий говор.

«Что так перевернуло ее?» — думал он. Лицо ее не просто постарело, оно зачерствело и ссохлось. Оно стало лицом другого человека. Вместо застенчивой полуулыбки стянутый, как рубец, рот. Вместо любовного интереса ко всему — холодное безразличие. Только четкий рисунок слинявших глаз сохранился от прежней Анны.

«Она? Не она? — не верил себе Курганов. — Какая встреча! Хотя что странного?» В период коллективизации он бывал в этих местах, объехал десятки сел, говорил с сотнями людей.

Машина подрулила к дому.

— Может, обогреетесь с морозу? — равнодушно сказала женщина.

Он вошел вслед за ней. Из грязноватой кухни Анна провела Курганова в просторную, чистую, по-деревенски обряженную цветами, кружевами и картинками горницу и крикнула:

— Митрофаныч! Знакомца привела…

Откуда-то из-за печки появился старик с худым, хитроватым и наивным лицом. Широко улыбающийся рот походил на разинутый цыплячий клюв. Во рту красовался единственный длинный и желтый зуб.

— Не признаю…

— Как коллективизацию проводили, говорит, приезжал.

— Все возможно… Все возможно… — Старик сел, с дружелюбным любопытством оглядел Курганова.

— А где ж хозяин? — спросил Курганов.

— Пал смертью… — Седая голова качнулась, как от толчка. — Пал смертью…

— Осталась я с ребятами да вот со свекром.

Она выложила привезенный хлеб на лавку и стала резать каравай на ломти. «На сухари», — понял Курганов.

— Теперь ничего… А сперва, главное дело, внуки-то были мелкие…

«На что они живут? — думал Курганов. — Колхоз наихудший, а в горнице богато—видно, в доме достаток».

— Подросли, помогают? — спросил он.

— Какое! — вздохнул старик. — Все учатся! Двое в школе, одна на заводе. Должны ж мы их как-нито довести до советского, значит, гражданства. — Он заметил удивленный взгляд Курганова, скользивший по комнате, и пояснил: — Горница-то не наша, квартирантов держим. Тракторист у нас квартирует. А мы там, — он кивнул на кухню.

Курганов сквозь открытую дверь взглянул на кухню. Кровать, кое-как закинутая старым одеялом, дощатый стол, лавка с грязной, битой посудой, рваный тюфяк на печи. Он на минуту закрыл глаза.

— Сколько же вас там помещается? — спросил он с тем усилием над собой, с которым расспрашивают о подробностях болезни дорогого человека.

— Вчетвером спим.

— Как колхоз?

Старик молчал, видимо соображая, с какой мерой откровенности можно ответить на этот вопрос.

— Что колхоз! — со злой усмешкой сказала Анна. — Колхозники позабыли, как на трудодни получают. Ушла бы, куда глаза глядят! Да вот не иду никак. Знать, все они, сосенки, держат.

— А ведь добрый колхоз был до войны.

— Добрый, добрый! — подтвердил старик. — Еще года два назад повеселей было. Школьно-молодежное звено сад сажало. Дашунька, внучка моя, верховодила. Председатель товарищ Соснин, партийный человек, очень ее одобрял. Веселеть при нем начали, да месяцев шесть он у нас пробыл. В город перевели. Молодежь тоже поразъехалась. Кто в армию, кто в город. Дашунька наша тоже на завод подалась. Докатился колхоз. Совсем захудали.

— Отчего ж захудали? — спросил Курганов.

— А кто ж его знает, отчего, — ответил старик. — Кто ж его знает?.. — В голосе его звучало покорное терпение, будто говорил он о непонятном и не зависящем от его воли стихийном бедствии, вроде града или суховея.

— От войны обезлюдели, — сказала Анна. — Председатель у нас до войны был наш, чухтырский, а в колхозе два села — Чухтырки да Холуденки. Наш председатель ушел, дали нам холуденовского. Чухтырские не хотят работать на холуденовских, холуденовские — на чухтырских. Стали менять — то чухтырских, то холуденовских, и все негодящие. Тогда и поплыли… варяги.

— Почему варяги?

Анна молчала и продолжала резать хлеб… В красном свете низкого солнца руки ее казались обваренными кипятком.

— Что значит варяги? — настойчиво повторил Курганов.

Анна молчала, а старик объяснил с прежней покорностью:

— Варяг — значит и не ворог, да хуже ворога! Сторонний, временный человек. Которые в старину в половодье с первой водой приплывали, а на заморозки уплывали. Это и есть варяги! От воды до воды, значит. Одной волной принесет, другой волной вынесет… От варягов вся беда народу…