Галина Николаева - Битва в пути

Бутуз проснулся и стал тыкаться сонной мордашкой в шею отцу — целовать отца.

— Пойди, поцелуй тетю Тину, — тихо сказал Бахирев.

В странном волнении смотрел он, как прилежно потопал Бутуз короткими ножками, как потянулся к Тине и, когда она наклонилась, обнял за шею и поцеловал в щеку.

Его ребенок, его посланец, его запретная нежность… Сердце ударило гулко.

Она подняла глаза, встретилась взглядом с Бахиревым, и стремительная темная краска залила ее лицо. Поняла ли она его безотчетный порыв и его волнение? И понял ли он их сам?

С несвойственной ей резкостью она оттолкнула Бутуза:

— Не надо! Ты мне мешаешь…

Лицо ее стало испуганным и виноватым.

Они не сразу овладели собой. Тина заторопилась и кончила работать раньше, чем обычно. Но, прощаясь, она сказала с затаенной тревогой:

— Я раньше часто ходила на стадион «Динамо», не пропускала ни одного футбольного матча… А теперь! — она махнула рукой.

— Теперь не ходите?

— У нас на заводе свой матч. Куда там стадион «Динамо»!

— Любите наблюдать драки?

— Я активный болельщик. Я люблю, чтобы выигрывала моя команда.

И вот она ушла. С шофером он отправил детей. Только картина осталась в «фонарике». Завод, словно вымытый майским дождем. Золотые краски зари над рекой. Нет, ясность осталась не только на картине… После беглого разговора с Карамыш на душе у него стало легче. Принятое решение уже не представлялось таким трагическим. «Я люблю, чтобы выигрывала моя команда…»

Мокропогодье липло к мутным оконцам фермы. Капли падали сквозь щелястую крышу на костлявые коровьи хребты. Анна еще раз сжала вялый сосок Бодухи, Корова повернула голову, покосилась укоризненным взглядом: «Что теребишь попусту?»

Она давно перестала быть Бодухой, и на рогах у нее, как на замшелом дереве, от старости выросли шершавые наросты.

Анна отпустила отяжелевшие кисти рук и с минуту посидела, передыхая, слушая, как шелестит по крыше нудная морось. «Вот и уснуть бы этак». Пересилив дрему, она встала и позвала товарку:

— Эй, Воробьиха!.. Поехали по воду!

— Мокрота же.

— Пока ситом сеет… Дождешься, ведром польет…

Не уговорив товарку, Анна пошла мыть кладовую. В оконце за туманной пеленой, по-звериному выгибая спины, лежали холмы, и шерстью щетинилось на них чернолесье. Там в детстве Анна собирала малину, в юности невестилась с Яшей. На полжизни те годы зарядили радостью. Когда ждала мужа с фронта, верила, что и встретит, и обласкает, и погордится дочками. Оплакала мужа и стала ждать возвращения в осиротевший, но родной дом. Вернулась, оплакала спаленное село и стала ждать того часа, когда поднимет на старом месте новые стены. Пока строила дом, опять ожила сердцем, мечтала, как через несколько лет приедет к любимой дочке Даше в большую новую горницу человек, похожий на Яшу. Но колхоз оскудевал. В «Дашину» горницу пришлось пустить квартирантов, а Дашу оторвало от дома, унесло, закружило. Когда поняла, что не удалось наделить дочь счастливой юностью, сникла и перестала жить ожиданием. И прошлое уже не светило издалека, погасло, отгородилось мутной, как этот дождь, пеленой. Часто теперь нападало на нее странное безмыслие: руки и ноги привычно работали, а мысли останавливались.

Анна мыла столы и скамьи и вдруг поймала себя на том, что давно скоблит в забытьи по одному месту и доскоблила дожелта. Вспомнила, как Даша, убравшись дома, радовалась: «Отмыла, отскоблила, стали белые, аж медовые». Про себя улыбнулась: «Медовые». Это про скамьи-то! Скажет же дочушка!» Первое Дашино письмо было длинное, веселое, второе — коротенькое, со скрытой меж строками тревогой. «Где-то бьется крыльями о чужие стены… — Привычная тоска сдавила сердце. — Другие матери и вырастят, и выходят, и выучат… А я для своих дочек ничем не припаслась…»

Она помогла Сене-возчику погрузить бидоны с молоком, а из последнего сплеснула немного сливок себе и Сене в маленькие бидончики.

В таких бидончиках все доярки носили молоко, положенное на трудодни, а к нему привычно «приплескивали».

Закончив мыть, она села подшивать марлевые занавески. Шаги и голоса вывели ее из полузабытья. «Опять вчерашний… опять морось эта», — подумала она. Вчера весь день торчал на ферме маленький, аккуратненький и неотвязный, как морось, человечек. Но в кладовую вместе с зоотехником Ритой и председателем колхоза Мытниковым вошел не вчерашний, а тот, что однажды по пути подсадил ее в машину. В ту встречу он растревожил и исчез. Вспомнив, она удивилась тогдашней своей тревоге: «И чем тогда обнадежилась?. Обрадовалась, будто молодая».

В апреле укрупнялись районы. Курганов принимал новые колхозы и ездил по ним с утра до вечера. Район был не из сильных. Дожди заливали землю и угрожали и севу и будущему района. Вернувшись в райком, озябнувший, мокрый, голодный, по-воробьиному взъерошенный, Курганов встретился с Воструховым.

Вострухов только что приехал из колхоза «Искра» и принес пространный, тщательно подготовленный материал— справку, докладную и проект решения.

Курганов пробежал листки докладной: «Председатель Мытников безответственно относится… не осуществляет контроля… не глубоко вникает…» Потом запестрели строки проекта решения: «Обязать контролировать… Глубоко вникать… принять меры…»

Курганов прикрыл глаза веками, чтобы не видеть Вострухова и взять себя в руки. «Справка, проект, решение… справка, проект, решение», — повторял он про себя.

Он преодолел раздражение и взглянул на Вострухова,

— Игорь Львович, какое у тебя отношение к математике?

— К математике? — удивился Вострухов. — То есть как?

— Я вот хочу задать тебе одну задачу. Чисто математическую. Сколько ты лет на партийной работе?

— Девятнадцать лет…

— Ого! Девятнадцать лет! В году триста шестьдесят пять дней, не считая високосного. За день ты исписываешь около двадцати листков бумаги. Бумагу мы получаем с Балахнинского бумкомбината. Вот и я хочу попросить тебя, подсчитай расход бумаги и переведи в тонно-километраж.

Вострухов не принял шутки.

— Необходимость заставляет, — натянуто улыбнулся он. — Трудностей много. Я подготовил вопрос к срочному обсуждению на бюро. Старался дать материал исчерпывающий. Что же еще я мог сделать?

— Добиться на месте, чтоб отпала необходимость в срочном обсуждении. Я думаю, что в ближайшее время в райкоме вообще не будет обсуждений.

— Как так?

— А так! Не будет — и все тут! Если надо обсудить, обсуждай на месте. Тяни туда всех, кого надо: райисполком, Заготзерно, Заготскот…

— Но в колхозе всесторонний упадок. Позорно низкая продуктивность — и урожайность, и удойность, и яйценоскость…