Семен Бабаевский - Сыновний бунт

— Отсталости — вот чего бойся… Отсталому, ох, как плохо!.. Вот и я когда-то был… А! Бросим об этом! Выпьем за твою, Иван Книга, высоту, за то, чтобы ты никогда не снижался и чтобы потолок твой поднимался все выше и выше…

Иван Лукич выпил неохотно. Желая переменить разговор, он спросил:

— Ну, а ты что? Пришёл прогуляться?

— Улетаю. — Суровое лицо летчика стало гордым, смелым. — Да, улетаю, друг, улетаю…

— И далек твой путь?

— Да как тебе сказать, — небрежно ответил Нечитайлов. — ещё не решил. Мой штурман, каналья, тоже об этом не подумал. Так что я ещё не знаю, с каким ветром умчусь. Может, лягу курсом на Ташкент, а может, на Кишинев… Как думаешь, куда лучше?

— Да это как-то трудно сказать, — уклончиво ответил Иван Лукич. — Признаться, затрудняюсь…

— Ачего затрудняться? — перебил Нечитайлов. — И удивляться абсолютно нечему, друг! Куда пожелаю, туда и полечу. Деньги? А что такое есть деньги? Ничто! Главное — человек, а деньги пустяк! Меня каждый экипаж возьмет с радостью. Я только Скажу: «Эй, орлята, дайте старому беркуту кусочек неба и крохотку быстрого ветра с грозой, и пусть он ощутит прежнюю свою радость и малость помолодеет…» И тут же я слышу: «Просим, Антон Никифорович, просим к нам, у нас дорога самая дальняя, и на трассе ожидается ветер с грозой». И другие тоже зовут к себе: «Может, хотите, Антон Никифорович, прогуляться до Тбилиси? Красивейший город на всем земном шаре, великолепный виноград, шашлыки по-карски… А какие вина!» И Нечитайлов берет курс на грузинскую столицу. И вот отставной командир воздушного корабля прогуливается по проспекту Руставели. Погуляю, погляжу, как живут грузины, и опять в небо…

Потекли, полились воспоминания… Иван Лукич делал вид, будто внимательно слушал: изредка кивал головой и для приличия улыбался. Однако он не слышал ни того, в какие города летал бывалый летчик, ни того, что он там видел. Иван Лукич думал о том странном «потолке», который существует, оказывается, даже в небе. И, собственно, удивлял и озадачивал его как раз не небесный потолок, а земной, которого тоже, оказывается, никто не видел. То, что где-то в небесной синеве есть такая условная черта, выше которой самолету не подняться, казалось Ивану Лукичу понятным, — там, в небе, все может быть, и до этого Ивану Лукичу дела нет. Но то, что незримый потолок, как утверждал Нечитайлов, существует на земле, у людей, и касается их жизни и работы, — такое раньше и в голову ему не приходило.

Теперь же рассказ Нечитайлова засел в голове, и почему-то думать об этом Ивану Лукичу было неприятно. «Это у меня, Ивана Книги, есть потолок? — размышлял он. — В чем же он? В делах моих, в славе моей? И такую чертовщину придумал этот истребитель!» В это время Нечитайлов восторженно говорил о Батуми, о солнце, о море, а Ивану Лукичу слышался чужой, незнакомый голос: «Паришь в небесах… Жизнь, она тоже в полете… Самолеты, как и люди, бывают разные… а родится новый мотор…»

Глаза тяжело смыкались, на лице усталость и грусть.

— Иван Лукич, да тебя что, в сон клонит?

— Нет, я слушаю. Ты рассказывай, рассказывай…

— Да, так в Самарканде у меня был презабавный случай. Иду по главной улице…

И опять басовитый голос Нечитайлова удалялся и исчезал, а чей-то другой, внутренний голос говорил: «Ну и пусть он себе расхаживает по Самарканду, а ты, Иван Лукич, живи в Журавлях, трудись и не бойся… Никакие потолки тебе не страшны, а такой человек, какой мог бы взлететь выше тебя, ещё не родился, да скоро и не родится…» Иван Лукич улыбался, а Нечитайлов думал, что улыбку эту на усатом лице друга вызвал забавный случай… Иван же Лукич/улыбался потому, что жизнь ему впервые показалась какой-то странной и непонятной. «Ежели к ней приглядеться, — думал он, — сложное в ней устройство, ни в каком механизме такого устройства нету… Ты идешь, а тебя могут обогнать, и тебе надо стараться… Как это он сказал? Отсталому, ох, как плохо… Да, это верно, ты тут, Нечитайлов, прав: нелегко приходится тому, кто задних пасет…»

Иван Лукич усмехнулся в усы, а Нечитайлов ещё с большим жаром начал рассказывать о Кишинёве… Иван Лукич выпил остаток коньяка, прислушался к тому, о чем говорил Нечитайлов. Хотел не думать о потолке и не мог. Не избавился Иван Лукич от этих назойливых мыслей и после того, когда Нечитайлов неожиданно улетел с каким-то экипажем не то в Ленинград, не то в Хабаровск. Иван Лукич проводил летчика до железной ограды. У калитки они обнялись и расцеловались.

— Ну, так как же, Иван Лукич, аэродром свой заведем, а? спросил Нечитайлов, любовно глядя на друга.

— Надо подумать, — уклончиво ответил Иван Лукич.

— Ну, ну, подумай, подумай… Когда самолет, взвихривпыль, поднялся и растаял в небе, Иван Лукич ещё долго стоял у ограды, курил. Ему не верилось что такой человек, как Нечитайлов, вообще был тут, что с ним они пили коньяк и что он ему поведал тайну о потолках. Снова сердце сосала странная тревога и. в голову лезли мысли о потолке. «Ничего, мы ещё поднимемся, — думал он, поглядывая в небо. — ещё люди увидят, какой потолок у Ивана Лукича Книги, это ещё не все, не последнее мое слово… Может, этот «мотор» — мой сын Иван? Может, ему суждено подняться выше? И ничего, пусть тот «мотор» нарождается, и пусть это будет Иван — померяемся силами. А что?»

Приземлился самолет, на котором прилетели Алексей и Яков. Иван Лукич обнял подбежавшего к нему сына. Алексей был худощав, чернолиц и строен. Жуковатая, смолистая чуприна жестка, непокорна, она и под ладонями отца топорщилась. «Этот и мастью пошел в мать и ласковостью, не то что Иван и Григорий… Те, видать, и характером и повадками выдались в меня, — думал Иван Лукич, любуясь младшим сыном. — Вот бы только жилка в работе была у него отцовская…» Провожая сына к машине и радуясь встрече, Иван Лукич снова подумал о потолке и как-то по-особенному строго посмотрел на Алексея. «Какой у тебя, Алеша, будет тот потолок, а? — мысленно спрашивал он. — А может, ты тоже есть тот новый «мотор»?..»

Чтобы не думать об этом, Изан Лукич рассказывал Алексею о доме, о том, что вернулся Иван. Алексей обрадованно крикнул:

«— Вернулся? И какой он, батя?

— Скоро будет архитектором! Малость возмужал.

Алексей увидел Яшу с чемоданами и побежал к нему, чтобы помочь. Ксения, укладывая вещи в багажник, сдержанно улыбалась молодым людям, и улыбка её говорила: «Ах, какие славные женихи едут в Журавли!..» И когда Ксения, видя в свое смотровое зеркальце возбужденные лица юношей, выехала на главную дорогу, степь, опаленная зноем и желтеющими хлебами, раскинулась вправо и влево. Иван Лукич смотрел на поля и опять неожиданно стал думать о Нечитайлове, о небесном и земных потолках. «И какая липкая эта штука, не отцепишься!» — подумал он, закуривая. Свободно откинул левую руку на спинку, и всем своим несколько располневшим телом повернулся к Алексею и Якову. Его радовало и то, что эти два молодца едут домой, и то, что молодые их лица светятся тем завидным светом, какой обычно озаряет лица двадцатидвухлетних парней, когда они после долгой разлуки возвращаются в родные края. «Да, славные выросли ребята, — думал Иван Лукич. — И если эти молодцы и есть те новые «моторы», о которых говорил летчик, то это даже хорошо. И пусть они будут и посильнее нас, и попроворнее, и поумнее, и пусть раздвинут тот потолок, что ж тут такого страшного? Это даже радостно. Наши дети обгоняют отцов — хорошо! Значит, в надежные руки передадим все то, что мы сделали и чего достигли. Оба специалиста, с образованием, им-то и надо непременно подняться и взлететь…» От Алексея перешел к Ивану и сразу загрустил. «Нет, не Алексей, а Иван — моя тревога. Этот, чего доброго, может встать поперек дороги и ножку батьке подставить. Да, Иван, Иван…»