Семен Бабаевский - Сыновний бунт

— В поле уборка, а бригадир дома отсиживается, — не без резона заметила Ксения.

— А ты, дочка, не удивляйся. — Старуха еще раз со стоном зевнула. — Ить у Егория

Ильича какое горе. Тут про все на свете позабудешь. У него же получился полнейший семейный разлад. Разве не слыхали? — Тетя Лена оживилась, повеселела, вытерла ладошкой губы. — Ну как же! Тут у нас такой был переполох, что беда! Егорий Ильич побил свою Марусю, а она убежала к родителям, там укрывается и шестой день домой не заглядывает. Так что и корову доит и по хозяйству зараз приглядывает мать Егория Ильича. А Маруся сидит у родителей; они живут в том «казенном домике», что выстроили на головной канале.

— Печальная новость, — сказала Ксения. — За что же Егор Ильич побил Марусю?

— За домашность, милая, за домашность, за что же еще! — пропела грустно тетя Лена. — Раньше, бывало, богатство радость в дом несло, а ныне с ним, с богатством-то, одно горе лезет в дом. А почему? Избаловалась молодежь, не умеет жить. Ныне пошли не жены, а какие-то, прости господи, вертихвостки. Ученые, книжками забавляются. Им подавай всё готовое, белоручки! Маруся что делала? Ничего. На канале водичку отмерит, что-то там запишет в книжечку и читает себе всякие романы. Так день в день и сидит, просвещенная! А у Егория Ильича хозяйство, корова, свиньи, птица, сказать, свой дом, а при доме нужна хозяйка, такая моторная, чтобы из-под земли могла достать то, чего в доме еще недостает. А Маруся разве хозяйка? Красотой парня полонила, и теперь он, бедолага, страдает. Сколько для нее Егорий Ильич старался — не счесть. Взял он ее бедную, в одной юбчонке — за красотой погнался. И приодел, и от батька с матерью отделился, и свой домик поставил — всё для Ма-руси! Живи и радуйся. А как он ее любил, как обожал! Господи праведный, поверить невозможно! Да в наших Куркулях еще ни один мужчина так не любил свою жену, как Егорий Ильич Марусю. Оттого-то теперь изатосковал, бедолага, оттого-то и изболелся весь, разнесчастный…

Удивительное дело, не мог Егор понять, почему в душе у него поселились два Егора один собой спокойный, рассудительный, другой горячий и вспыльчивый, как спичка. И оба они были такие, говоруны, такие заядлые спорщики, так умели доказывать один другому свою правоту, что из-за этого вот уже вторые сутки Егор не мог ни спать, ни даже спокойно лежать! По пояс голый, он или сидел на лавке, горбя упругую спину и обнимая руками кудлатую голову, или ходил по сумрачной, с закрытыми ставнями комнате, а оба Егора вели между собой такую перепалку, что помирить их или заставить молчать не было никаких сил! И то, что оба Егора затеяли между собой горячий спор, которому не было конца, и то, что каждый из них, как думалось Егору был по-своему прав, и то, что один защищал Марусю, доказывая, что она ни в чем не виновата, а другой был на стороне Егора и тоже доказывал, что виновен не Егор, а именно Маруся, — все это будоражило душу, наполняло ее то сомнениями, то горькой обидой, то тяжкими раздумьями…

«Отчего, дружище, так занедужил и так запло-шал? — спрашивал тот Егор, что всегда говорил спокойно и рассудительно. — Неужели нам, мужчинам, к лицу так раскисать? Вижу, вижу, друг, ты и сам не можешь рассудить, что с тобой случилось и почему душевные силы твои так сразу надломились. Может, тут причина та, что ты сильно любишь Марусю? Так и что же из того? До тебя любили, и еще как любили, и после тебя любить будут. Хуторяне смотрели на тебя и радовались и здоровяк, хоть бери тебя в цирк, и весельчак, каких и во всем районе не сыскать, и добряк, каких немного. Люди думали, что и пальцем никого не тронешь, словом никого не обидишь, а ты на любимую жену с кулаками пошел… Это же что такое, Егор?» — «Бедняга, не знаешь, что оно такое? — отозвался вспыльчивый Егор.

— Я тебе поясню. Бес сидел в твоем тихом да смирном Егоре. Дремал тот бес, не показывался, а когда Маруся не захотела впрягаться в ярмо, каковое именуется домашним хозяйством, не подчинилась мужу, вот тот бес сразу и выкатился наружу. И разве Егор в ту минуту себя помнил? Он же ослеп, потерял разум и стал не человеком, а зверем». — «И еще хуторяне думали, что их бригадиру не будет износа, а он вдруг так сразу покачнулся…» — «Покачнулся, говоришь? — переспросил вспыльчивый Егор. — Покачнулся — это, брат, не то слово! Упал, да еще и разбился в кровь — вот это будет правильно! Так ему и надо, чтобы наперед был умнее!» — «Иван Лукич понимает, что сердечные дела — вещь тонкая, вот и определил Егора под домашний арест, чтобы тот одумался и успокоился». — «Глупость! Никакого «домашнего ареста» не было, выдумка! Стыдно в глаза людям смотреть, вот Егор и придумал для себя «домашний арест» и прячется в своей хате. Хочет и себя и людей убедить, что всему виной Маруся, что горе его произошло от сильной любви. Брехня все это! И Маруся неповинна, и любовь тут ни при чем. Всему виной эта его хата, в которой он сидит как дурак и которую так старательно строил. И не любовь свалила его с ног, а жадность да собственность, и так пихнули его в спину, что и до сих пор не может очухаться и встать на ноги. И первое, что ему нужно сделать, — это лишиться хаты и подворья». — «Да ты что, в своем уме? — возразил спокойный Егор. — Да как же жить без своей хаты и без подворья? Зачем же потакать прихотям Маруси? Это только в песне поется о том, что «сухой бы я корочкой питалась, холодную воду б я пила»…» — «В Журавли приехал сын Ивана Лукича, — перебил Егор вспыльчивый. — А зачем он к нам заявился? Не слыхал и не знаешь? Да затем, чтоб изломать хатки, а построить новые дома. Тогда не придется Егору кидаться с кулаками на Марусю…»

Слушать диалог двух Егоров было приятно. Подставкин отыскивал в них «свою правду». Он мучительно думал над тем, кто же прав он или Маруся. Часами неподвижно сидел на лавке и смотрел на запечатанные ставнями окна. Третий день в них не проникал свет, в комнате было душно, разило табачищем, как в курильне. Когда Иван и Ксения открыли дверь, на них повалил такой дым, что наши гости отшатнулись. Ксения распахнула рамы, загремели ставни, и в комнату хлынули свет и воздух.

— Встречай гостей, хозяин! — сказала Ксения. — Познакомься. Это Иван Книга!

— Догадываюсь., — Егор поднялся. На голом теле заиграли мускулы. Смущенно улыбнулся, протянул руку, — Какими судьбами в Куркуль?..

— Ездим по бригадам, — ответила Ксения. — Вот и к тебе заглянули.

— Хорошо, что не проехали мимо. — Егор скрестил на груди упругие, как из резины, руки. — Нету у меня бензина, вот и не могу выскочить в степь. Ксения, может, у тебя найдется литров пять горючего? В сенцах скучает мой бегунок, а выпорхнуть на нем из этой клетки нельзя пустой бачок. — Говорил так, точно оправдывался перед Иваном. — Твой батько, Ваня, нарочно выцедил бензин до капельки, чтоб я не сбежал отсюда. Так как, Ксюша, выручишь пленника?