Александр Авдеенко - Черные колокола

Большие воспоминания и размышления вызвал у Вальтера Бранда этот чернорукий, плохо умытый, но гордый «национальный гвардеец», в прошлом коммунист.

Не хочет, чтобы его называли на «ты». Обижен, оскорблен. Почему?

Вальтер Бранд сел на край кровати шофера. Положил руку на его спину.

— Миклош, правда, что ты был и ударником, и комсомольцем, и коммунистом?

— Был.

— Значит, раскаялся?

— Разве не слыхали?

— Как же, слыхал! Прославился перед людьми и богом. Тебя, Миклош, ждет блестящее будущее, если ты, конечно, не забудешь своего прошлого, используешь его разумно.

— Не понимаю… Как это… разумно использовать свое прошлое?

— Такой смышленый — и не понимаешь! Скажи, ты был плохим или хорошим коммунистом?

— Выговоров не имел.

— Не имел? Это хорошо. «Коммунистический манифест» изучал?

— Читал.

— Читал или изучал?

— Так это же коммунистический букварь.

— Не говори больше так. Не букварь. Библия. В «Коммунистическом манифесте» вся кровь, весь свет, вся красота коммунистического мира. Это тебе не было известно, да?

— Известно! Знаю я и «Манифест» и еще кое-что.

— Например?

— «Капитал» изучал.

— Ого! Даже «Капитал»?

— Не все четыре тома. Только первый. Там все есть: и труд, и рабочие, и эксплуататоры, и торговая прибыль, и прибавочная стоимость. Все законы капиталистического мира выведены.

— Смотри, какой грамотей-марксист!.. Ну, а еще чему тебя учили?

— Сам я больше учился. Читал и «Гражданскую войну во Франции» и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Это где про контрреволюцию говорится. Вам не довелось познакомиться с этой работой?

— Знакомился. — «Будущий папа» некоторое время пытливо вглядывался в шофера. Простенький с виду, а в такие ученые дебри погружался! И вышел сухим из воды, не заразился марксизмом. Наоборот, возненавидел его, отомстил ему, пролив кровь безбожников.

«Брат ты мой единоверный!» — подумал Вальтер Бранд, и теплая волна нежности затопила его сердце, наполнила глаза слезами. Он нагнулся, поцеловал Миклоша в лоб.

Тот почему-то отпрянул и старательно вытирал пододеяльником лоб, испуганно-брезгливо таращил свои красивые глаза.

Вальтер Бранд засмеялся. Он истолковал тревогу Миклоша по-своему. Испугался мальчик, подумал, что его хотят сделать девочкой. Среди святых отцов, которым запрещено жениться и общаться с теми, кто носит юбки, принято ошибаться, принимать штаны за юбку.

— Не бойся меня, Миклош, я твой друг. Только друг. И в знак этой дружбы хочу тебе преподнести святой подарок.

Вальтер Бранд расстегнул глухую, черной чесучи курточку, которую он носил под пиджаком вместо рубахи, достал яркую открытку и торжественно вручил ее Андрашу.

Это была уменьшенная дешевая литографская репродукция с портрета папы римского. Роскошная, из белого атласа мантия с пелериной, с двухэтажными рукавами, с широким белым муаровым поясом, с рядом, от шеи до подола, пуговиц, похожих на корабельные заклепки. Большой крест, усыпанный драгоценными камнями, массивная золотая цепь. Перстень с крупным бриллиантом на безымянном пальце левой руки. Белая ермолка на лысом темени. А позади папы и вокруг него живописный фон, выгодно оттеняющий белоснежную, младенчески непорочную фигуру владельца святейшего престола: шелковые обои темно-красных тонов с оттисками листьев папоротника, громадный полированный стол, крытый красным сукном, гнутая, под цвет сукна и обоев, спинка кресла, угол драгоценного шкафа, кусок коричневого ковра.

Серьезно, важно вглядывался Андраш в изображение папы, но внутренне усмехался.

Будь он католиком, то, чего доброго, мог бы попасть в конгрегацию, на расправу к иезуитам. Не видел, не чувствовал он и в этом слащаво-приторном, сытом человеке, изображенном на открытке, наместника бога на земле.

Художник, рисовавший папу, оказался беспощадно правдивым, может быть, и против своей воли. Кисть его так распределила краски, что на первый план выступила не пышная декоративность, не алмазы и бриллианты, не атлас мантии, а плоская душонка мелкого человека.

Андраш поблагодарил адъютанта за подарок, спрятал открытку в карман.

Вальтер Бранд продолжал свое благородное дело духовного пастыря. Обрабатывал мрамор, отсекал от него все лишнее, творил гвардейца армии бога, короновал его многовековой мудростью Читта дель Ваткано, нацеливал на долгую жизнь борца против коммунизма, на большие дела во имя бога и его святой вотчины Венгрии.

— Миклош, ты когда-нибудь участвовал в диспутах?

— Приходилось. В школе. В литературном кружке. На политсеминарах. В вечернем университете.

— Умеешь отстаивать свою точку зрения?

— Вроде бы так. Не отступал никогда от того, в чем был убежден. А почему это вас интересует?

— Одна мысль возникла. В Риме, в университете, на моей кафедре часто дискутировали, ожесточенно спорили.

— Даже там, в папском университете, ожесточенно спорят? А я думал…

— И правильно думал. Полное единоверие и единодушие у нас. Спорили не всерьез, так… Для закалки ума. Тренировка находчивости, шлифовка таланта полемиста. Проникновение в душу противника. Выявление средств и способов борьбы. Одним словом, натаскивали друг друга.

— Проба сил, значит. — Андраш заставил себя посмотреть на молодого патера с восхищением. — Извините, я забыл… Ловко придумана тренировка эта. Кадры выковываются что надо, по последнему слову техники.

— Да, папы всегда были на уровне современности. — Вальтер поправил очки, чтобы лучше, яснее видеть приобщающегося к святой вере шофера. — Ну так вот, Миклош, тряхни стариной, вооружись пылом полемиста. Я сделаю то же самое, и мы с тобой поспорим, скрестим идеологические шпаги, подискутируем. Я. — коммунист, а ты… ты тот, чем являешься в действительности, национальный гвардеец, разуверившийся, раскаявшийся коммунист. Я нападаю, ты защищаешься. Начинаю!

— Постойте! Дайте хоть перевести дух, занять позицию. — Андраш поднялся, сел на кровати, поджал под себя ноги на турецкий лад, закурил. А сам тем временем соображал, как быть: согласиться на подлую игру или увильнуть? Впрочем, и так плохо, и так. Не сумеет он убедительно защитить черное дело контрреволюции, дело бандитов, убийц, взбесившихся помещиков и фабрикантов. Своих слов нет для такой защиты, а чужие… язык не повернется их произносить. И отказываться опасно. Кажется, попал в ловко замаскированную ловушку. Неужели этот хлюст заподозрил его в чем-нибудь? Не имеет оснований. Не давал ему никакого повода. Что же делать? Эх, была не была!

Андраш бросил сигарету, сощурился, улыбнулся, кивнул головой.

— Начинайте!

— Предатель ты, товарищ… бывший товарищ Папп! — Вальтер Бранд принял позу оратора-разоблачителя: рука вытянута, палец грозно нацелен в лоб шоферу, ноги широко расставлены.