Иван Шамякин - Сердце на ладони

Сестра (или врач) отвечала холодно, бесстрастно. Шинович разозлился.

— Нормально! Черт бы вас!.. Когда вы научитесь отвечать по-человечески? Формалисты в белых халатах! Позовите Яроша!

Голос мгновенно изменился — зажурчал ручейком: очевидно, женщина решила, что говорит кто-то из высокого начальства.

— Антон Кузьмич не может подойти. Он в палате. Возле больной. После такой операции, понимаете… Что передать доктору Ярошу?

— Вот так вот и разговаривайте с каждым, кто вам позвонит.

Шнкович положил трубку.

— Кто-нибудь из ваших близких? — участливо спросила Лариса Петровна.

Он кивнул: да!

— Тяжелая операция?

— Сердце. Порок.

Она посмотрела на него сочувственно.

— Я могу сказать Сергею Сергеевичу, что у вас такой день…

— Сказать? Нет, не надо.

— Вас будут критиковать.

— Меня всегда критикуют. Такая уж у меня профессия. Бесшумно отворилась обитая дерматином дверь кабинета первого секретаря. Вышли работники телестудии: главный режиссер, секретарь партбюро, заведующий редакцией, актеры театра. Видно было, что им не терпится поговорить, обменяться мнениями, поэтому они заспешили поскорей в коридор, на улицу. Только один из актеров задержался, поздоровался с Шиковичем за руку.

— А ты почему не был? Ты ведь тоже член художественного совета?

— Хватает других забот.

Но Шиковича немножко задело, что его не пригласили на обсуждение работы телестудии: он был чуть ли не самым активным членом совета.

«Кто это постарался? Тукало? Или горкомовские «политики»? Чтоб перед персональным делом подержать для острастки в приемной?»

Он не отличался чрезмерным самолюбием, однако его всегда возмущало политиканство или же такая вот игра в важность и строгость.

— Заходите, товарищи, — пригласила Лариса Петровна.

Шикович двинулся первым.

Поздоровался с членами бюро. Все люди знакомые, с которыми приходится встречаться чуть не ежедневно, которые проявляют интерес к его работе неизменным вопросом: «Чем новеньким порадуешь нас?»

Теперь на его «добрый день» ответил один Тарасов. Гукан погрузился в бумаги и даже не поднял головы. Зато секретарь горкома комсомола Василь Грибок таращил слегка выпуклые бесцветные глаза с нахальным любопытством: так смотрят в суде на преступника.

Шиковича передернуло от этой бесцеремонности.

«Что уставился как баран на новые ворота?»

Секретарь по пропаганде Тужиков тоже разглядывал Шиковича сквозь большие, в роговой оправе очки, но совсем иначе, необидно. На приветствие он ответил кивком головы, грустно усмехнулся и теперь, казалось, хотел не то подсказать что-то, не то догадаться загодя, что он, Шикович, будет говорить. Тужикову было неприятно, что большинство тех, кого сегодня слушают по такому необычному вопросу, работники идеологического фронта, его помощники. Зла на них секретарь не имел. Бывший директор школы, он, может быть, лучше, чем кто- либо другой, знал, какая это сложная вещь — воспитание детей.

Директора машиностроительного завода Лукашенко даже из ряда вон выходящие персональные дела мало интересовали, если они не имели отношения к выпуску станков. Лукашенко сам был конструктор и изобретатель и на всех таких заседаниях занимался тем что обдумывал детали новых конструкций, заносил в большую записную книжку схемы и формулы. Он оторвался от своих записей только потому, что среди вошедших был инженер его завода. Директор укоризненно покачал головой. Пока рассаживались, Гамбицкий подошел к Гукану и стал ему шептать что-то на ухо.

Тарасов подождал, когда они кончат шептаться. Не дождался. Сказал:

— Садитесь, товарищ Гамбицкий. Архитектурные дела обсудите потом, — и обвел взглядом светлых глаз всех: и членов бюро и «подсудимых». — С кого начнем, уважаемые родители?

— Все равно с кого. Но я так полагаю, что писателю нашему надлежало бы больше, чем кому-нибудь, задуматься над этими вопросами, — сказал Гукан, опять-таки даже не посмотрев в сторону Шиковича.

— Ну что ж… Расскажите, товарищ Шико-вич, как вы воспитываете своих детей.

Кирилл поднялся и… вдруг обнаружил, что не знает, о чем говорить. Ему следовало, покуда сидел в приемной, подготовиться. А он думал не о сыне, не о предстоящем заседании, а все время об операции.

И теперь опять глядел на Тарасова, а видел сердце на ладони. На большой, чуткой, ласковой ладони Яроша. Ему захотелось рассказать об этом членам бюро — о Яроше, Зосе, о человеческом сердце, которое можно починить… Но подумал, что не сумеет сейчас установить логическую связь между всем этим и тем, что происходит здесь, и его, конечно, не поймут, решат, чего доброго, что он нарочно отвлекается, уходит от ответа.

Шикович достал платок и вытер лоб, шею. Теперь уже все присутствующие смотрели на него: одни с любопытством, другие с сочувствием, третьи с тревогой. Он обернулся к Гукану:

— Да, Семен Парфенович, я много думал об этих вещах. Очень много. Не только как отец, но и как член партии, гражданин. Не снимая с себя ответственности за поведение моего сына, я хочу разобраться… проникнуть в суть… с вашей помощью, товарищи, почему среди нашей хорошей в целом молодежи попадаются вот такие…

— Как ваш сын, — бросил Грибок.

— Как мой сын. Хотя сын мой не самое опасное явление, насколько я понимаю. Есть примеры похуже…

— Говорите о себе. По существу.

— Желание разобраться — это разве не по существу? Я не буду оправдываться, но хочу сказать: в том, что мой сын вырос, к сожалению, не таким, каким бы хотелось и мне и обществу, вина не одних родителей…. Думается, что все мы допускаем в этом важнейшем деле серьезные промахи… Школа, комсомол…

— Вы не умеете воспитывать, а виноват комсомол! Здорово! — хмыкнул Грибок.

Тарасов постучал карандашом по столу:

— Товарищи, не мешайте.

Грибок послушно умолк. Но Шиковича разозлил наскок этого молодого петуха. Не удержался от язвительного вопроса:

— А вы считаете, товарищ Грибок, что горком комсомола работает идеально?

Грибок смолчал. Ответил Гукан.

— Кирилл Васильевич! Горком мы будем слушать отдельно. А сейчас слушаем вас. И у нас вот сколько еще вопросов. — Он похлопал ладонью по стопке бумаг, лежавших перед ним, и отодвинулся от стола, выпрямился в кресле; выше всех ростом, он как бы поднялся над всеми, глядел поверх голов.

— Да, — поддержал первый секретарь неожиданно строго. — Без длинной преамбулы, товарищ Шикович.

— Хорошо, Сергей Сергеевич. Как я воспитываю своих детей? Было бы нелепо утверждать, что абсолютно правильно. Да и кто может это утверждать? Но одно могу сказать: в основном мы — я и жена — никогда не подавали дурного примера…

— В чем — в основном? — спросил Гукан. — В чем? Я никогда не был дармоедом.