Михаил Бубеннов - Орлиная степь

И вдруг все его существо прожгло такой болью, что хоть криком кричи на весь свет: видение разгорающейся над степью зари вновь и вновь напомнило о Светлане. Судорожно хватаясь за мешки, Леонид разом приподнялся и вцепился в рубаху на своей груди. «Зачем же ты скрылась, моя зоренька? Зачем? Кого ты послушалась? — спрашивал он потерянно, страдальчески оглядываясь. — Одумайся, вернись! Слышишь ли ты?» Леониду вспомнилось то чудесное утро, когда он впервые сравнил Светлану с зарей, когда они, шагая рядом по степи, мечтали о своей будущей жизни на Алтае и хотели, чтобы нынешняя весна была вечной. И он не мог сдержаться — глухой стон вырвался из его груди.

После бегства Светланы такое случалось с Леонидом очень часто. Не только днем, когда за делом., бывало, ему и подумать-то о Светлане не удавалось, но и ночью, во время глубочайшего сна, вдруг прожигало его насквозь совершенно нестерпимой болью-тоской. Днем, на людях, в работе, он все же мог сдержаться, хотя это и стоило ему огромных усилий, а вот ночью было хуже: он просыпался со стоном, а то и с криком и потом, едва отдышавшись, долго-долго сидел, бесцельно глядя сухими глазами в ночь. Не что другое, а именно это обстоятельство и было главной причиной того, что Леонид покинул палатку и, пользуясь теплой погодой, стал ночевать на мешках с зерном у пахоты. Шли дни, а его сердце так и не могло обтерпеться — боль разлуки со Светланой день ото дик становилась острее и несносней. Эта боль не могла ничего сделать с той волшебной пружиной, какая держала Леонида на ногах в любые беды, но все же подкашивала она иногда так сильно, что перед его глазами опрокидывалось и потухало небо.

Рядом вдруг раздался знакомый голос:

— На кого ж ты… так уж… засмотрелся, что и не слышишь?

Это была Анька Ракитина. Оказывается, Тоня Родичева уехала в Лебяжье — повидаться со своей двоюродной сестрой, которая только что вернулась в село из Кузнецка. Вот Анька и вызвалась принести Леониду завтрак.

— На зарю смотрю, — нехотя сказал Леонид, узнав, почему появилась перед ним Анька.

— А чего на нее смотреть?

— Отвяжись! — отмахнулся Леонид и вновь начал допрашивать Аньку. — Ну, хорошо, Тоня уехала, а почему не кто-нибудь другой, а именно ты принесла завтрак?

— А я ведь теперь свободна, — ответила Анька.

— Это как свободна?

— Так ведь отпахались же мы вчера! Твоя правда вышла. Как говорил ты…

— Ну, ладно, слей на руки!

Леонид умылся с помощью Аньки и присел на мешок. Развязав перед ним узелок с миской, полной разогретой вчерашней похлебки с мясом, Анька вновь заговорила:

— Видишь, что с руками? Узелок, и то едва развязала. Ох, и наломалась я на этом проклятом прицепе, так, слушай, наломалась, что все косточки болят! И кто его выдумал, этот прицеп? На что уж я здоровая, вон какая, а и то не хватает сил…

— Ну и отдыхала бы, — сказал Леонид.

— Успею! Теперь время будет! — ответила Анька. — Да это ае пахота — одна маята. Но зато, как ни говори, приятно взглянуть: вон сколько землищи подняли! Глазом не окинешь! Что и говорить — поработали… Не раз вспомним за жизнь, верно ведь?

Леонид знал, что Анька искренне радуется успехам бригады и может гордиться не только работой других, но и своей собственной, — работала она, всем на удивление, с большим увлечением и даже с азартом. Впрочем, в последнее время Анька удивляла бригаду не только своим отношением к работе. После того как Деряба посетил Заячий колок, она как-то особенно присмирела, перестала заигрывать с парнями, больше того — отталкивала тех, кто вдруг начинал виться вокруг нее соколом. Даже ходили слухи, что у одного из ухажеров после разговора с Анькой наедине однажды долго огнем горело все лицо.

— Да, все вспомнится! — принялась мечтательно рассуждать Анька, так и не дождавшись ответа от занятого едой Леонида. — Вот как заколышется по степи пшеница, тогда и вспомнишь весну и поглядишь себе на руки… — Она заботливо пододвинула к Леониду кусок хлеба и продолжала:.— Ты знаешь, вся бригада рада-радешенька, что будем в совхозе… До полночи об этом только и разговору! Насилу спать улеглись. Да, хорошее здесь место для поселка. Простор! Воздух какой! И земля вокруг, рядом… Да тут, если застроиться как следует, не поселок будет — одна красота! Говорят еще, если кто не желает жить в совхозных домах, — строй себе домик отдельно! Вот бы, слушай, домик, а? Малюсенький, чистенький, весь в зелени! — Анька вдруг жалобно вздохнула и закончила с тоской: — Да, пожениться бы, черт возьми, с хорошим парнем! Работящим да сердечным, как ты…

— Опять? — не поднимая головы от миски, спросил Леонид тихонько.

— Что ты, Леня, золотце, и не думаю! Боже упаси! — с испугом отвечала Анька. — Если хочешь знать, мне и так стыдно… Разошлась дура! Давай завлекать! Не веришь, что стыдно? Ей-богу, стыдно! Даже удивляюсь, что со мной стало. Как отбило! Ну, а помечтать-то о хорошем парне разве я не могу? Я ведь сама не из плохих. Я тоже работящая, да и сердце имею… Мы бы, знаешь, как с хорошим парнем зажили! Ой, и не спрашивай! — Она помолчала некоторое время, а потом добавила полушепотом, с горечью. — Истосковалась я по семейной жизни…

Леонид на минуту оторвался от миски, серьезно поглядел на Ань. ку, сказал с участием:

— Вон Черных, чем не парень?

— Парень-то он хороший, да очень строгий, — ответила Анька. — Не простит он мне…

— Добейся, чтобы простил! От вздоха у Аньки высоко поднялась пышная грудь.

— Ты ешь, ешь, — заговорила она после минуты раздумья, подкладывая Леониду новый кусок хлеба. — Ты давно не гляделся в зеркало? Поглядись! Страшный ты стал: худой, небритый, одни глаза…

— Не причитай! — одернул ее Леонид.

— А дотошный ты, дьявол, просто удивленье меня берет, — заговорила Анька вскоре, увидев, что Леонид закончил завтрак. — Будто ты уже лет сто прожил на белом свете! Ведь вот ты сразу же догадался, что я не зря пришла…

— Что ж молчала так долго? — спросил Леонид, не веря, что у Аньки может быть к нему какое-то важное дело.

— Хотела, чтобы ты сперва позавтракал.

— Стало быть, серьезное дело?

— Ой, Леня, такое серьезное, что и не знаю, с чего начать! — Сунув руку за вырез кофты, Анька вытащила оттуда несколько отдельно свернутых вчетверо телеграфных бланков. — На вот, читай!

Перебирая в руках телеграммы, Леонид с внезапным смутным чувством тревоги осведомился:

— Все от Дерябы?

Кивнув головой, Анька ответила:

— Чуть не каждый день получаю. — Слыхал. А зачем мне даешь?

— А ты читай, читай! Светло ведь. Там ничего особого — все про любовь. — Хвастаешься?

— Какое уж тут хвастовство!

— Но я не пойму, зачем мне читать про вашу любовь? — удивился Леонид. — Подумаешь, роман!

Анька нахмурилась и промолвила недовольным голосом: