Михаил Бубеннов - Орлиная степь

— Конечно, я такой-сякой!.. — кое-как собравшись с духом, обидчиво отвечал Хаяров. — Ты наговоришь! А сам ты какой! Хочешь сказать, все-таки храбрый? Так я тебе и поверил! Храбрый, а зачем, скажи, так оброс щетиной? Ты погляди, на кого ты похож? Дикий кабан!

У Дерябы, будто от кислятины, повело в сторону все лицо.

— Эх ты, чадо! — произнес он с презрением, не найдя слов, чтобы в полной мере выразить свое отвращение к ничтожеству Хаярова. — Значит, ты думаешь, что я оброс от трусости? Да просто я больше тебя соображаю!

— Что же мне не сказал? — подозрительно спросил Хаяров. — Я тоже бы на всякий случай не брился… Или сам хочешь скрыться, а я пропадай? Так, да?

— Опять же ты дурак! — не моргнув глазом, ответил Деряба. — Я не брился — у меня на то причина: вон какие угри пошли. А у тебя какая причина? Этот самый… Иманбай, он сразу бы догадался, что обрастаем мы бородами неспроста!

— Иманбай и так косится, — сказал Хаяров. — Сначала-то, конечно, ему понравилось, что мы сбежали с целины… И он всему верил, что говорили. Захотели перед отъездом в Москву поохотиться с недельку на озере — верил; укрываемся, чтобы силком не заставили вернуться на целину — верил… Ну и водочка помогала ему верить, сам знаешь! Сколько было выпито? Все запасы с Черной проточины… А вот теперь, как протрезвел, черный хорь, так и начал коситься. И заметь, как ни придем на ночь, так начинает выспрашивать: где сидели на гусей той ночью, да как заблудились, да, скоро ли в Москву…

— Но я ведь хромой! — напомнил Деряба.

— Тоже не верит!

Солнце еще стояло над горизонтом, а в камышах уже становилось сумеречно. Чуткая тишь окутывала озеро. Далеко слышалось, как под лапкой утки, бредущей своей тропкой к гнезду, с хрустом ломались пересохшие камышины. Где-то в зарослях, не так уж близко, устраивалась на покой некая птичка-невеличка, а все слышно было: и как она перепархивала с места на место и как встряхивала крылышком, расправляя на себе перо… На плёсе, где стояла у края лабзы лодчонка, пригнанная с Черной проточины, на удивленье звучно, будто они кормились поверх воды, чавкали караси.

— И караси жрут, — после длительного молчания со вздохом проговорил Хаяров. — Эх, ухи бы!..

— Сейчас пойдем, — пообещал Деряба.

— Ну, а когда же ты все-таки чего-нибудь надумаешь? — не утерпев, поинтересовался Хаяров. — Уходить-то отсюда совсем надо ведь.

— А вот сегодня и скроемся.

— Нет, это точно, шеф? Точно? Дай слово! — Ставлю печать.

— Но как скроемся? На крыльях? По небу?

— Не плохо бы!.. — серьезно добавил Деряба. — Но раз нет крыльев, улизнем и по земле… — Ему и теперь не хотелось до конца быть откровенным с Хаяровым, но, увидев, с какими глазами слушает его растерявшийся дружок, он презрительно усмехнулся и решил все же поведать о своем плане. — Вот этот самый Иманбай и поможет нам скрыться… Не веришь? Да если я захочу, он нас, хитрая животина, за пазухой куда надо унесет! Понял? У него есть знакомые люди в Казахстане — отправит туда, а ведь Казахстан — другая республика. Здесь нас ищут, а там и знать о нас не знают! Когда еще дойдут туда розыски! Они пойдут через Москву да Алма-Ату. Вон какой крюк! Мы еще у казахов можем жить да поживать!

Но этот план почему;то не успокоил Хаярова.

— А если Иманбай не поведет?

— Заставлю!

Хаяров опустил голову и надолго задумался. Вновь и вновь вспомнилась ему та страшная ночь, когда горела степь, и последние минуты Кости Зарницына. Невмоготу и вспоминать, что пережито той ночью, а вот не выходит из головы, да и только! Никуда-то, видно, не денешься от неотвязных и жутких воспоминаний. Немало пережито все по той же милости Дерябы и за последние две недели, на озере Бакланьем. А что ждет впереди? Вряд ли Иманбай согласится добром вести их в Казахстан сегодняшней ночью. А начни принуждать — недолго до беды. Окончательно разобравшись, с кем свела его судьба, старик может выкинуть что угодно: судя по всему, у него горячий, несносный характер. Конечно, Иманбай страдает оттого, что ему пришлось покинуть халупу, совсем недавно сложенную своими руками, покинуть хорошие пастбища. Он обижен до последней степени. Он зол на всех, кто мешает ему жить привычной жизнью и пасти коней в степи. Но из тех разговоров, что велись с Иманбаем за две недели, все же совершенно ясно: старик не захочет их спасать, догадавшись, что они убийцы. Дела складывались так плохо, что Хаяров готов был поменяться жизнью с любой земной тварью, лишь бы не жить в страхе.

— Втравил ты меня!.. — со злобным стоном, чуть не плача, бросил он вдруг в сторону Дерябы, как это случалось уже не однажды за эти две недели воровской жизни. — Ведь когда шли, давал же ты слово: только попугаем… Помнишь? Сколько я просил тебя: не бесись, не лезь с ножом!

— Замолчи, зануда, давно уже все сказано! — прорычал Деряба в бешенстве. — Ты же своими глазами видел, как все вышло! Он же узнал меня!

— А ты не рычи на меня! Не бросайся! — прокричал Хаяров, вновь стараясь показать свою независимость. — Ишь ты, разрычался! Ты вот лучше скажи-ка: убил ты человека, а что доказал? Кто испугался-то? Как ветром сдуло отсюда бригаду, да? Сдуло? Эх ты, пророк! Как работала, так и работает! Ну, что на это скажешь? Есть на свете патриотизм или нет?

— Ты что, тоже идейным стал?

— Да уж лучше, чем мокрым делом…

— Замолчи, гад, а то глотку вырву! — заорал Деряба, вскакивая со сжатыми кулаками; похудевшее, бородатое лицо его горело, а глаза побелели от злобы. — Я его спасаю, гада, а он на меня? Ты долго будешь? Молчишь? Вот так-то, лучше: прикуси себе, зануда, язык! И помалкивай…

Вышли они на берег, когда скрылось солнце.

Ужинали в землянухе, на полу, перед очагом, в котором дотлевала аленькая кизячья зола. Деряба ел неохотно и, как только Иманбай, сидевший у застолья, помолился, сказал ему, чтобы он дал двух коней и сам проводил их до станции. Поймав удивленный взгляд Хаярова, Деряба как бы пояснил:

— До станции Кулунда.

Иманбай долго сидел, не отвечая, устремив взгляд вверх, как и во время молитвы, внешне спокойный, но по тому, как легонько подрагивали его веки, чувствовалось, что решение гостей об отъезде вызвало у него множество мыслей, и скорее тревожных, чем радостных.

— Зачем ночью-то пойдем? — спросил он наконец, так и не меняя молитвенной позы. — Луна нет. Дорога нет.

— Нам на утренний поезд надо, — сказал Деряба.

— На вечерний можно.

— Ну, ты нас не учи, — строго косясь, одернул Деряба хозяина. — Мне неохота лишнюю ночь спать вот в этой духоте… Надоело.

Пока шел этот разговор, Хаяров осторожно наблюдал за Иманбаем. Не было никаких сомнений: старик окончательно прозрел и догадался, кого он приютил в своей землянухе, чью водку; доставленную с Черной проточины, пил две недели. Один раз Иманбай коротко переглянулся со своим сыном Гаязом, и Хаяров понял: хозяин сказал сыну взглядом, что тот давно прав, относясь к гостям враждебно, а он, старый дурак совсем ослеп — не разглядел, кого пустил в свой дом… «Поведет ли он в Казахстан, когда мы потребуем этого в пути? — подумал Хаяров. — Не заведет ли он нас, как Сусанин? Ой, выдаст! Ой, по глазам его вижу! Тьфу, влопались! Да я-то за какую-такую вину? За что мне-то сгубил, гад, всю жизнь, а?»