Михаил Бубеннов - Орлиная степь

Именно с этой мыслью Зима и хлопнул дверью, уходя из кабинета Краснюка.

Это была их первая ссора.

Через день все целинные бригади, одна за другой, вышли в степь. В селе, где больше месяца кипела бивачная, ярмарочно-пестрая, горластая жизнь, стало безлюдно и тихо, лишь изредка поднимали галдеж на тополях веселые, словно под хмельком, грачи.

Только после этого, вероятно потеряв надежду на раскаяние Дерябы, который в сопровождении Хаярова и Даньки с темной думой бродил по селу и обивал порог чайной, Илья Ильич Краснюк отдал приказ о назначении Леонида Багрянова бригадиром тракторной бригады.

Ласковый солнечный свет внезапно тронул ресницы, и Леонид Багрянов, всем существом своим вспомнив что-то, быстро и озабоченно открыл глаза. По привычке, свойственной большинству здоровых и стремительно живущих людей, он тут же, не раздумывая, опустил на пол теплые ноги, взглянул в окно и всего за несколько секунд обдумал все, что нужно было обдумать в сегодняшние утренние часы. Это была необъяснимо молниеносная работа мысли: так думают люди только в напряженном бою. Через минуту он уже выбежал на крыльцо старого сибирского дома, чтобы взглянуть на степь…

Теплый и влажный южный ветер, налетавший из-за Иртыша, нес над Залесихой освежающий, молодящий запах сосновой хвои, талого снега и пресной воды. Но даже и при ветре, охваченная долгожданной теплынью, вся степь густо курилась. Она уходила от Залесихи в туманную даль, колышась едва приметно для глаза, по-океански широко и спокойно. Огромные стаи дичи торопко, шумно неслись на север, неслись высоко-высоко, оглашая степь свистом тысяч крыльев и возбужденной позывной разноголосицей.

У Леонида отчего-то сами собой сжались кулаки, а лицо, обычно доброе, с мягкими чертами молодости, вдруг приняло отчаянное, весело-властное выражение… Но тут же, словно внезапно увидев себя в зеркале и устыдившись своего отражения, Леонид быстро откинул со лба волосы и, широко улыбаясь своим мыслям, сбежал с крыльца. Той же секундой серая сибирская лайка, терпеливо ожидавшая его взгляда и ласки, поднялась на дыбки. Не замечая, как Дружок царапает грязными лапами полы поношенной кожаной куртки, Леонид спросил:

— Ну как, дружище, весна?

Радуясь ласке, но не понимая, о чем речь, Дружок быстренько на всякий случай стрельнул глазами по сторонам.

— Весна, земляк, весна! — заговорил Леонид. — В степь-то поедешь, веселая твоя морда? Тьфу ты, дьявол лохматый, да ты что со мной сделал?

Нелегко было Леониду Багрянову заново сколотить бригаду, когда в Залесихе почти никто из новоселов уже не оставался без дела. Помог Николай Семенович Зима. Он перехватил где-то на дороге двух трактористов, Холмогорова и Краюшку, родом из Великих Лук, которые разыскивали в районе своих земляков, и уговорил их остаться в Залесихе. Потом он привез из соседнего села демобилизованного танкиста Корнея Черных на должность помощника бригадира. Наконец, при его содействии в бригаду зачислили еще одного местного сибиряка, Ваньку Соболя, которого не хотели принимать на станции по той причине, что он два года назад сбежал отсюда… Кроме того, по просьбе Багрянова из мастерской, где уже закончился ремонт тракторов, были отпущены в бригаду два москвича — Костя Зарии-цын и Виталий Белорецкий. Несколько человек были срочно вытребованы из Барнаула. Учетчицей бригады была назначена Светлана, которая временно работала в конторе. Наконец нашлась и повариха — Феня Солнышко; она покинула сельскую чайную, заявив, что всю жизнь мечтала быть поварихой в степи… Несколько дней, создавая бригаду, Леонид не знал покоя и сна. Но теперь все хлопоты были позади, теперь скорее в степь, скорее за дело…

Подняв ребят и загрузив одни сани бригадным скарбом, Леонид отправился к Светлане; она жила теперь одна: все ее подружки разъехались по степи. Хозяйка домика, где жила Светлана, солдатская вдова, крупная, полнеющая женщина средних лет, встретила Леонида таким взглядом, что он, замирая у порога, тревожно спросил:

— Марья Степановна, что у вас?

— Известно, девичье дело, — невесело ответила хозяйка.

— Да что случилось-то? Заболела она?

— Зайди узнай…

Светлана лежала грудью на столе, рассыпав по нему свои легчайшие волосы. Она была в лучшем своем вишневом шерстяном платье и модельных туфлях цвета бордо, отделанных золотистым шнурком; на ее оголенной шее матово поблескивала нитка жемчуга.

Рядом со Светланой, на стуле, стоял раскрытый чемодан, полный всевозможных вещей, очень необходимых в московской жизни, но пока что, несомненно, совершенно излишних в тракторной бригаде, которой суждено провести все лето в степи. А вокруг стола по крашеному полу горенки были разбросаны самые необходимые сейчас для Светланы вещи — кирзовые сапоги, смазанные барсучьим жиром, шерстяные носки, ватник, синий лыжный костюм, кожаные перчатки, шапка из цигейки…

Леонид растерянно остановился среди горенки, раза два осмотрел ее с горькой досадой, проступившей в каждой черточке его лица, полушепотом спросил:

— Светочка, да что с тобой?

Услышав Леонида, Светлана встрепенулась, как всегда при внезапном звуке его голоса, на секунду забыла все, хотела обернуться, вскочить, но в тот же миг с ужасом вспомнила, что у нее заплаканные глаза. Она только подняла голову и, устало опираясь локтями о стол, стыдясь своей слабости, некоторое время горестно и беспомощно смотрела в окно. «Ну зачем он пришел? — с волнением подумала она, хотя и очень обрадовалась Леониду, чувствуя, что сейчас ей особенно необходимо его присутствие. — Что же делать?». Но вдруг Светлана услышала осторожные шаги Леонида по половичку и замерла, сжимаясь в комочек.

Леонид присел на свободный уголок занятого девушкой табурета, присел близко-близко, осторожно поласкал правое плечо Светланы, потрогал нитку жемчуга на ее тонкой, красивой шее, стал перебирать мелкие, переливающиеся от дыхания завитки волос. Эта осторожная ласка была такой большой и волнующей для Светланы, что у нее мгновенно посветлели от счастья глаза.

— Что с тобой, маленькая? — спросил Леонид, хотя уже и догадался, что произошло со Светланой в это утро.

— Сегодня выезжаем? — спросила Светлана шепотом.

— Да. Ты же знаешь…

— Выходит вся бригада?

Только убедившись, что она уже может владеть собой и своим голосом, Светлана ответила, продолжая смотреть в окно:

— Я не знаю, что со мной… Понимаешь, я ведь первый раз надевала сапоги. Проклятые сапоги! А потом… Нет, это неважно, совсем неважно!

— А потом ты вспомнила о Москве?

— Да.

Леонид промолчал, и Светлана, почувствовав в его молчании осуждение своему поступку, запротестовала как могла, возвышая при этом свой негромкий голос: