Зоя Журавлева - Роман с героем конгруэнтно роман с собой

Прямые волосы Маргариты собраны сзади в девчоночий хвостик, лицо без косметики, от удовольствия на щеках проступают темные пятна, вспыхнут — уйдут, когда она горячится, то делается будто лобастой, по-моему, — до бодливости, физически ощутимой. Голос у Маргариты тоже какой-то не вполне взрослый, со срывами, небольшой, не ораторский и не педагогический голос. Ненавязчивый. Но откуда ж в нем властность такая? И такое — при этом — органическое умение держать точную и никому не обидную дистанцию? Чтобы были сразу не ученики, седьмой «Б» или какой другой класс, и учитель, а просто — интеллигентные люди, которым друг с другом искренне интересно, так интересно, что никакие ни панибратства, ни отчуждения уже ни к чему, это взаимно и равноправно исключается в принципе, ибо слишком серьезно и интересно, чтобы нужны были эти дополнительные компоненты, в голову даже не придет.

Фигура у Маргариты крупная, очень легкая в пространстве. Руки ее летящи, гибка кисть, сгибается под прямым углом, всплески белых рук неожиданны, точны, удивленны. Удивление всегда — от радости: перед догадкой, сомнением, задумавшимся — секундным — молчанием, длинной паузой непонимания или незнакомства с вопросом, именем, произведением, за которым ведь последует счастье знакомства и понимания, это уж Маргарита позаботится. Каждое их живое слово — непреходящая для нее радость. Эта ежесекундная радость мне удивительна, как не приелось ей, как не надоело! Будто она вместе с ними тоже все впервые проходит, ей так горячо и нетерпеливо — от того, что только сейчас вот вместе узнали. Нашли. Вырвали для себя в этом огромном, насыщенном необыкновенно увлекательными событиями, людьми и духовными свершениями мире. И начисто нет превосходства, что принижало бы седьмой «Б», либо другой какой — как слаборазвитый.

Идут сейчас «поэтические чтения», ритуальное и недлинное действо, которое бывает на каждом уроке, всем нравится, даже как бы — и не урок, просто, по своей очереди, читаешь стихотворение, какое сам выбрал, длинный список поэтов, из которых предпочтительно — выбрать, висит на стене кабинета, но и помимо — можно. Если забыл строку, не возбраняется заглянуть в книжку, имеешь томик с собой у доски. Но не любят заглядывать. Приятно для всех уже предощущение этого чтения, когда класс пытается угадать, кого человек на этот раз выбрал, исходя из своего понимания человека. «Есенин!» — «Нет, ранний Маяковский!» — «Афанасий Фет!» — «Александр Сергеевич Пушкин!» — «Некрасов, я тебе говорю!» — «Владимир Соколов!» — «А вот и ошиблись, — смеется Маргарита. — А вот и Александр Александрович Блок!»

Ира Метальникова выбрала «Шаги командора», читает старательно, как принято отмечать — «с выражением». Маргарита как-то мимоходно сказала, что это — зловещая формула, не «с выражением» надо, а выразительно, то есть понимать каждую строчку, абзац или хоть общий смысл, пусть даже — чувствовать. Ира смысл не больно-то понимает, но что-то чувствует, выбрала же, глаза прищурены, щекастое лицо словно втянуто в себя и кажется даже ускользающе узким.

Метальникова — неясный пока человек, ленива, беспечна, девическое тоже еще не прорезалось, небрежно лохмата и ни тени кокетства, беспечность ее добродушна и доброжелательна к окружающим, вызывает симпатию своей легкостью, малые свои успехи в науках Ира переносит легко, даже весело, никогда ни на кого не обижается. На алгебре, к примеру, с упоением торчит у доски часами, досок там — много, просит, чтобы Он ее вызвал к доске, хотя даже домашней задачки на этой доске не может пока решить, но беспечно и охотно исписывает мелом всю доску, охотно исправляет свои же ошибки и ласково им удивляется. «Ирка ты Ирка Метальникова, мама у тебя замечательная!» — приговаривает Он, перечеркивая Иркин очередной математический ход, надо же и похвалить человека, Он уж найдет — за что похвалить. Хотя Ирка и не думает падать духом, сразу хватает мел и стремительно отстукивает им на черной доске очередной белый бред своей, несильной пока, математической мысли.

Кстати — о Нем. У Него на уроках выпускники бывают редко, к Нему на урок просто так не придешь, надо предупредить, выслушать обязательные слова, что это неинтересно, зачем это вам. Потом желательно изложить свое мнение об уроке, с упором — какие заметили недостатки, если никаких, то зачем сидели, если что-то заметили, то обоснуйте, Он объяснит. Разговор этот долгий, Его он волнует, не знаешь, как и держаться, чтобы не волновался. Такое ощущение, что — несмотря ни на что — Он внутренне очень незащищен, даже до сих пор — не уверен в своей безусловной педагогической силе, даже профессионализм свой ухитряется ставить под сомнение, будто всегда ждет, что найдется некто, кто вслед ему крикнет: «А король-то — голый!», Он — давно уже в мантии, но крика такого Он не переживет, тут же скончается в муках, и последняя его мысль будет, что Он — недостоин высокого звания «Учитель» и занимал, следовательно, чужое место. Маргарите можно кричать что угодно, она и не услышит, сомнения и внутренние муки ее, между нами — более высокого свойства, самолюбие тут другое, и досужее мнение ее никогда не занимает.

Метальникова уже отчитала, рассказала, когда написано стихотворение и кое-что, посильно, про автора. «А почему Вы его выбрали, Ира?» — «Страшно», — сказала Ирка, страх ее был щекастый, располагающий. «А чего же страшно-то? А ведь и правда — страшно! — Руки Маргариты плеснули сочувствием. — А чего?» — «Ну, мертвец же пришел…» — сообщила Ирка. «Не мертвец, Ира. А памятник. Надгробный памятник, который Дон Жуан пригласил к себе на обед. По одной версии — отец женщины, которую он соблазнил, по другой — муж. Это же Дон Жуан! Один из семи вечных сюжетов мирового искусства. Вы Дон Жуана читали?» Нет, Метальникова никакого Дон Жуана пока не читала, она читает сейчас книжку «Великое противостояние», интересная книжка.

Но кое-кто в седьмом «Б» Дон Жуана, оказывается, читал. И тут же, легко и необязательно, Маргарита им рассказала и о Мольере, и о А. К. Толстом («Непременно прочтите — такого Дон Жуана ни у кого больше нет!»). И Александр Сергеевич Пушкин — «Маленькие трагедии». («Как же! Вы по телевизору, наверное, видели, вспомните! Там Владимир Высоцкий Дон Жуана играет, одна из последних его работ. „Я гибну, Донна Анна…“ Как он там это произносит! Вспомнили?» И сразу многие в седьмом «Б» действительно — вспомнили, пошли даже подробности.) И о Максе Фрише им рассказала — «„Дон Жуан и любовь к геометрии“, пьеса. Вы же геометрию любите!» Седьмой «Б» радостно заерзал. «Спасибо, Ира! Садитесь, я получила большое удовольствие…»

Потом седьмой «Б» долго разбирался с Акуловой горой, даже рисовал на доске, где — по его мнению — и как расположена была дача, исходя из указанных Маяковским в стихотворении данных, с Солнцем — в искусстве вообще и с чаепитием наедине с поэтом — в частности, попутно фигурировали окна РОСТА, темы тогдашних плакатов, тревоги того горячего времен, бурная одаренность личности Владимира Владимировича Маяковского, его любимые цвета, где это у него в стихах, своеобразие ритмов и ритмики, гражданская позиция, слитая с жизнью, и многое другое. И что такое — «карта будня»? «Ну, что когда делать…» — «Правильно, Толя. Заведенный порядок будня, ведь так. Когда все наперед известно, а он — смазал махом. Как вы думаете, для чего приходит в мир поэт? А? Ну, как вам кажется?»