Зоя Журавлева - Роман с героем конгруэнтно роман с собой

Папанька-Шевчук, обнаружив пропажу семейства, сперва бегал по всему дому и грозился, что все свое семейство прибьет, а когда никто не вернулся на ночь — скис. Проспался. И теперь всюду свое семейство разыскивает, так что ни Ольга, ни Славик в школах появляться пока не могут, чтобы их отец не нашел. И даже мама-Шевчук взяла дни за свой счет. Мама Ольги Шевчук мириться с папанькой не хочет, это уже — который раз, это — только до следующего, мама призвала к Мирхайдарову своего брата, он — летчик, с ним папанька будет вежлив, и этот летчик теперь добьется, чтобы папа-Шевчук освободил для семьи квартиру, срочно съехал к своей матери и подумал, как он будет жить дальше. Летчик советовал маме — подавать на развод. Мама-Шевчук плачет, не может решиться на развод, ей папаньку все равно жалко, она к нему привыкла, но Ольга со Славиком никак не могут привыкнуть, они бы, наоборот, с удовольствием развелись…

«Это тебе Мирхайдаров, что ли, рассказал?» — удивилась я. «Он расскажет, жди! Мне Ольга сама рассказала. Мирхайдаров наврал, что у Шевчуков ремонт, труба лопнула. Просил, чтоб я Ольге геометрию объяснила». — «А большая квартира?» — «Большая, — сказала Машка. Огляделась на нашей обширной кухне и честно поправилась. — Ну, не очень. Две комнаты, коридор широкий. Мирхайдаров и его сын будут спать в коридоре, Шевчуки — в одной комнате, а в другой — жена Мирхайдарова, это раз, отец Мирхайдарова, два, и мать жены Мирхайдарова, это три. Все вроде? Все! А кот в кухне». — «Расклад неплохой…» — «Я их к нам звала. Ольга хочет, мы бы с ней у меня в комнате жили. А мать стесняется. Славик — тоже против, ему у Мирхайдарова нравится. Ты чего, мам? Не надо было звать?» — «Ну, места-то у нас тут побольше», — осторожно сказала я. «Ничего, — успокоила Машка. — Мирхайдаров сказал, если еще что стрясется, он прямо сюда привезет…» — «Ну, не каждый же день у вас». — «Редко», — с сожалением признала Машка. «Школу опять проспишь», — для порядка напомнила я. «Ты что? — возмутилась Машка. — Мне нужно для Ольги все уроки списать. И недельное по алгебре. Я встану, не бойся». — «Угу», — сказала я. Все думала, как это у него быстро выходит, подхватил под ручку, в такси, туда-сюда, всех к себе. Ловко! «Жена, наверное, в восторге», — позволила я себе робкое сомнение. Но Машка вдруг обиделась: «У Мирхайдарова знаешь какая жена?! Ого-го!» Посыпались знакомые — Максовы — словечки: «козырная жена», «у его жены масло в голове есть». И так далее. «Я к ней, может, после школы на завод работать пойду. Ты не против?» — «Иди, чего там…»

Школу, значит, она намерена кончить. «И чем на заводе займешься? Точить? Сверлить?» — «Технологией», — отчеканила Машка. Забыла, она же технолог, сжижение кислорода до жидкого гелия, как же. «Воздушный шарик мне жидким гелием накачаешь на Новый год…» — «Жидким не накачать! Я его тебе в блюдечке буду возле кровати ставить. Гелий сперва на солнце открыли, слыхала?» — «Помню», — сказала я, «Ну да, ты ж при этом была! — небрежно прошлась Машка через мою захудалую бывалость. — А на Ямале была?» — «Не была. Отстань». — «А Мирхайдаров был, — сообщила Машка. — Пять лет на Ямале жил». — «И чего делал?» — «В школе работал. Думаешь, на Ямале детей не учат?» — «Может, там не принято?» — «Детей теперь всюду учат, — наставительно заявила Машка. — А в каникулы Мирхайдаров с теодолитом ходил. Знаешь теодолит?» — «Смутно». — «А Мирхайдаров знает. Он с ним работал. Завидуешь, да?!» Засмеялась. И ушла в ванную. Оттуда разнеслась победная песня без слов.

Я же думала вот о чем. Почему же я не испытываю к Машкиному классному руководителю никакой благодарности? Что за диво! К Нему — постоянную, разъедающую. За себя, за Машку, за всех. К Маргарите? Испепеляющую. До потери себя. К веселой англичанке? Огромную. Она с Машкой так терпелива! Даже к Геенне Огненной я испытываю благодарность, что она кротко терпит мою несносную дочь во вверенной ей школе. А тут — пришел чужой человек, не друг, не приятель, никто, слова тебе не сказал и от тебя не стребовал даже пары сближающих фраз и вдруг занялся на всю катушку твоим же трудным ребенком. И не лень ему, и не лень. Сегодня, вчера, послезавтра. И почему-то я принимаю это как нечто само собой разумеющееся, без благодарности, без обычных угрызений совести, без обжигающего стыда, что Машка с ним не так говорит, не так смотрит и не так поступает. Принимаю — как нечто естественное и непреложное между людьми. Отчего же это?

Или как раз Мирхайдаров-то и есть тот настоящий Учитель, которого жаждет душа моя — как эталона? Но ведь Маргарита — ярче, умнее, шире. И не сравнить! Но ведь Он, мой почитаемый сэр, глубже, богаче, значительнее. Ярче ли, — думаю я теперь. И мне даже стыдно перед Маргаритой. Глубже ли, — думаю я теперь. И мне даже стыдно перед Ним. Может, настоящий Учитель это как раз тот и есть, которого сразу не выделишь — ни глазом, ни ухом, который беззвучно подходит к ребенку, какой он ни есть, и любит его простой и беззаветной любовью, вне слов и вне всяких пока его достижений, а уж от этой любви они потом, постепенно, проявляются тогда в ребенке — словами, поступками, движениями души, которые сбоку и даже рядом не сразу дано заметить. А он, может, их как-то скорее чувствует, чем разумом сознает. Может, именно это и есть Добро, которое пишется с большой буквы?..

Машка, блистающая чистотой, выскочила из ванной: «Мам, а вы—похожи!» — «Кто это—мы?» — «Вы, с Мирхайдаровым!» — «Чем?» — «Не знаю, — тряхнула головой Машка. Не сочла нужным выдавать свои глубинные ассоциации, а сообщила лишь вывод. — Вас надо утопить в одном мешке!» Я представила себе эту притягательную картинку. Незаслуженная, конечно, честь. Но значит, моя Машка не так уж плохо ко мне относится, а это, как ни крути, приятно.

Пока я переживала для себя это событие, Машка тут же — на кухонном столе, повизгивая от полноты жизни, быстро накидала на случайном листке очередной свой автопортрет. Теперь — она сидела зеленая, как молодой огурец, в густо-зеленом кресле и на коленях держала собачью голову, голова улыбалась, за нею — невидимое в пространстве-времени явственно ощущалось живое собачье туловище, с этой собачьей головой все было в полном порядке. «А это что же?» — «Еще момент отчаяния». — «Довольно-таки веселый момент», — оценила я. «Отчаянье и должно быть веселым, — наставительно сообщила Машка. — Отчаянье, чтоб ты знала, — это движение, только вниз, а вниз еще веселее, чем вверх». — «Гм, — сказала я. — Ну, если с горки…» Машка не приняла моей наглядности. «Движение, к твоему сведенью, шире конкретных примеров!» И на том — чмокнула меня в щеку, сгребла шедевр и ушла, наконец, спать.

А я все еще сидела, как куль. И пыталась соображать. Что это? Машка и в учебник физики, что ли, заглядывала? Или я ее заразила своей взрывной гуманитарно-физической смесью? Или же Мирхайдаров, к которому я и сейчас не испытываю ни малейшей благодарности, интересуется еще и физикой?..