Владислав Гравишкис - Где золото роют в горах

— Драга. Ну, а теперь скажи нам, братец, зачем вы сюда пришли?

— Она золото добывает?

— Золото, золото... Почему не отвечаешь, когда спрашивает старший?

— Попадет вам от деда! — доверительно сообщил Юрка. — Он вам задаст, вот увидите!

— Нам попадет от старика! Бронислав, ты слышишь? Помилуй бог, за что?

— Я уже трясусь, — ответил водитель и начал трястись.

Женщины фыркнули:

— Вечно ты, Славка!

И убежали, вспомнив, что в палатке на пылающем очаге докипает суп и догорают котлеты.

— И вовсе не смешно, — строго заметил Юрка. — Тут его золото лежало, а вы достаете. Думаете, хорошо?

— Какое золото? Кто достает? — Лицо Махина стало серьезным.

— Он тридцать лет свое золото берег, а вы даже не спросились... — сердито укорял Юрка.

— Постой, постой! Так это тот самый дед Роман, с которым пудовинский директор ничего не мог поделать? Вот поди ж ты, какая история! А ну, братец, садись и рассказывай все по порядку.

Как не рассказать, когда интересуются взрослые? Юрка рассказывал все, что знал о деде и его золоте, Махин и Бронислав слушали.

А Роман Егорыч, приоткрыв глаза, смотрел на них с тоской и недоумением. Вот сидят, разговаривают, смеются... Как они могут? Ведь с ним сейчас было такое... Смутно, как сквозь туман, Роман Егорыч припомнил, как все поплыло перед глазами, как стал он падать. И показалось ему, что он умирает. В огромном страхе захлебнулось и замерло сердце, все тело загудело в отчаянном протесте против нежданно наступающей смерти. За крохотную долю секунды он испытал и пережил во сто раз больше, чем испытал и пережил за всю свою жизнь. А эти люди сидят и спокойно разговаривают, как будто ничего не было... В одночасье чуть смерти не достиг, а даже пожалеть некому...

Горько стало старику. Только теперь он понял великое свое одиночество среди людей... Вся жизнь перевернулась.

Несмышленыш внучонок вмиг себе приятелей нашел, стрекочет с ними, будто век знал. И они его слушают, смотри-ка ты... Эх, Роман, Роман! Минуло тебя твое счастье, кругом обошло... А теперь — все, конец...

Если б на место натакался свой брат, старатель, — тогда можно было бы уговорить. В ногах поваляться или тайной расправой пригрозить, как делалось в старину. Уступил бы долю или бы в пай принял. Да... А теперь небось геологи пуды бумаги исписали, все до последней крупинки в книгах обозначили. Как с ними поспоришь... Заявку бы сделать в то время... Да как? Попробовал бы только заикнуться — мигом со всех сторон набежали б охочие, расхватали б делянки и, считай, самому ни шиша б не досталось. Ни так, ни этак тебе ходу не было, Роман...

Он встал, сердито сбросив с себя мокрую тряпку, которой прикрыли ему лоб сердобольные поварихи. Сурово и решительно сказал внуку:

— Собирайся, Юрок! Нам тут делать больше нечего.

Подобрал полушубок, встряхнул, окружив себя облаком пыли. Вид гордый и злой. Встряхивал полушубок с таким ожесточением, что, кажется, вот-вот полетят клочья. Все молчали. Что утешительного можно было сказать старику?

Но Махин мягко начал:

— Не вы первый, не вы последний в подобной ситуации, дедушка... Здравствуйте!

Дед еле-еле пожал протянутую руку. Он понимал, что человек этот — видать, приисковый директор — ни в чем не виноват перед ним. Но не мог пересилить себя: горькая обида жгла его сердце.

— Поверьте, дедушка, мне от души жаль вас, старых горняков...

— Пожалел волк кобылу — оставил хвост за гриву. На кой ляд мне она, твоя жалость! Обездолил, а теперь жалеешь?

Махин раздраженно сунул кулаки в карманы.

— Не сам ли ты себя обездолил, дед? Старый горняк, а как действовал? Заявку не сделал, свидетельство не выписал. Был бы теперь первооткрывателем: почет, премия. И не маленькая — запасы огромные, десятки лет будем разрабатывать.

— Для чего мне ваша премия? — закричал Роман Егорыч. — Здесь все мое было. Мое до последней золотинки!

— Не кричи, дед, — бесполезно. И никому не страшно, — сдерживаясь, ответил Махин. — Никаких твоих золотинок здесь не было и нет. Должен вроде бы знать: недра земные и все, что в них лежит, принадлежит государству. И никому больше.

Не говорил Махин, а по-директорски чеканил: строго, твердо, значительно. Роман Егорыч примолк. Он-то не хуже Махина знал, кому что принадлежит, а все-таки на что-то надеялся. Выходит, напрасно надеялся.

Понурился дед, подавленный непоправимостью случившегося. А Махин вновь заговорил:

— Я так думаю, дедка: препирательства нам уже никакие не помогут. Пойдемте-ка лучше обедать... На сытый желудок и разговор у нас будет другой.

— Обедом подкупить хочешь? Ну-ну! — съязвил Роман Егорыч.

— Вот что, старик: плевать мне на твои переживания! — наконец вспылил Махин. — И будь ты капельку помоложе, сказал бы я тебе одно слово...

Дед горько усмехнулся:

— Ладно уж, пойдем поедим, коли так...

Они пошли к палатке. Бронислав пошел доделывать свою работу.

— Мы это месторождение, — говорил между тем Махин, — уже лет пять знаем, только разрабатывать руки не доходили. Задержались. Но вот в прошлом году сотворили драгу-самоделку, привезли по зимнику, с весны работаем... Строимся...

В столовой Махин приказал вынести один стол из палатки, и они пообедали на вольном воздухе, под тенью громадных сосен, еще кое-где оставленных в этом новом, пока и на картах не обозначенном поселке.

Ничего не скажешь: приветили их тогда на новом прииске так хорошо, что лучше и не надо. Стряпухи, не то воодушевленные присутствием директора, не то просто из желания угодить гостям, накормили их великолепным обедом. В те годы правительство направляло в золотую промышленность все самое лучшее — и продукты, и товары. «Торгсиновские» товары, как говорили тогда. Один консервированный компот чего стоил! Рядом сидела пожилая стряпуха и все потчевала:

— Кушай, сынок, кушай!

Юрка, конечно, старался и кушал, что есть мочи.

Роман Егорыч тоже поел как следует, несмотря на скорбный вид человека, удрученного крушением своих надежд. Помогла ему, вероятно, чарочка, которую поднес Махин из личных запасов. Она расшевелила старика, он заметно повеселел. Не отказался и от второй. Скупо поблагодарил, вздохнул и сказал:

— Славный ты человек, Серега! Сразу видно — старательская у тебя душа, право слово. Я так тебе скажу: возворотить бы старое время да получить бы прииск обратно — знаешь, чего бы я сделал? Беспременно бы тебя управляющим поставил! Вот... Чувствуй!

— Я чувствую, Егорыч, чувствую... Вот то-то и беда — бодливой корове бог рогов не дал... Да ты не расстраивайся, Егорыч: я и так управляю твоим прииском. Погоди маленько, похлопочу, чтобы назвали месторождение Корсаковским. Вот тогда вроде и совсем твое будет.