Владислав Гравишкис - Где золото роют в горах

Как давно не смотрел он в глаза Дулмы. Они были бы совсем широкие, если бы она увидела его сейчас. Удивительно! Он, ее Балчинжав, на русской машине едет по русской земле. У него русские друзья, хорошие друзья, которые ухаживают за ним, словно он не сын простого арата, а какой-нибудь князь, богдо-гогэн. Он много раз говорил: «Не надо, зачем так делаете?» Они говорят: «Ты — наш гость. Уедешь от нас в Монголию, и мы хотим, чтобы ты нас хорошо вспоминал...»

Зачем они заезжают прямо в воду? Балчинжав очнулся. Да, хотят помыть машину. Скоро Зауральск.

Зеленоватые воды Соболки уже крутились вокруг колес. Река выбралась из горных теснин и теперь, успокоенная, тихо несла свои неглубокие воды по степным просторам. Ниже по реке виднелся Зауральск, над городом тут и там висели дымные облака — заводы работали.

Маруся уже разулась и по воде шагала к берегу, одной рукой придерживая чемодан, другой прихватив подол юбки. Раздевался и Гриша. Снимая рубашку, он стукался локтями о баранку и потихоньку ругался. Семен, широко зевнув, сказал:

— Значит, будем купать драндулет?

— Вода теплая, как молоко! — крикнула с берега Маруся. — Вымоете машину — угощу завтраком...

Зауральский театр оперы и балета открылся недавно. Шли первые спектакли.

Начали строить театр еще до войны, но закончить не успели, и все эти годы в центре Зауральска стоял неприглядный и мрачный остов здания. В военное время в нем размещался завод, потом было оборудовано общежитие.

— По-чудному тут люди жили, — рассказывал Гриша. — Койки, говорят, стояли в зрительном зале. Как захрапят жильцы — по всему залу гул идет. Удивляюсь, как люди тут жили.

— Другого-то жилья не было, куда денешься? — сказал Семен.

— Верно... Ну, пошли билеты брать.

Они поднимались по широким ступеням театрального подъезда. Прошли мимо полированных мраморных колонн, таких ясных, что в них можно было смотреться, словно в зеркало. Миновали массивные двери с огромными бронзовыми ручками и вступили в кассовый зал.

— Фу ты, ну ты! — пробормотал Гриша, сам удивленный неожиданным волнением, охватившим его.

Они стояли на пороге зала, сразу ощутив неприглядность своего внешнего вида: пыльные и мятые костюмы, огрубевшие, опаленные солнцем и обветренные лица...

Зал сиял какой-то особенной, холодной и торжественной, мраморной чистотой.

— Красиво строят, ничего не скажешь, — кивнул Семен.

В дальней части зала виднелась стеклянная перегородка с тремя окнами — кассовыми и администраторским. Все три окна были задернуты шторками нежно-кремового цвета, а между шторами и стеклом были выставлены таблички: «На сегодня все билеты проданы».

— Не может такого быть!

Благоговение с Гриши словно ветром сдуло. Он кинулся вперед и постучал сначала в одно окно, потом в другое. Степенные пожилые кассирши, приподняв шторки, ему отвечали. Было видно, как у них шевелятся губы, как они пожимают плечами. Должно быть, ответы были отрицательные, потому что Гриша помрачнел и молча, не глядя на приятелей, двинулся к третьему окну — администраторскому.

Администратор, длинноволосый молодой человек с тонкими усиками, слушал Гришу с томно-усталым видим, придерживая рукой кремовую шторку. Он вежливо улыбнулся, что-то сказал, покачал большой головой, и шторка опустилась. С полминуты Гриша неподвижно разглядывал шелковую шторку, точно надеясь, что шторка поднимется и томный администратор протянет билеты. Но шторка не поднималась, администратор не появлялся и, оттолкнувшись от барьера, Гриша повернулся к друзьям:

— Чурбан! Стиляжка несчастный! — задрав голову, Гриша одно за другим осмотрел бронзовые бра, украшавшие карниз.

— Надо было загодя приехать и купить билеты... — сказал Семен.

— Надо было, надо было! Теперь мы все умные, — изрек Гриша и, понурив голову, сосредоточенно уставился на носки своих громадных сапог. — Может, в кино сходим?

Семен не ответил, Балчинжав пожал плечами:

— Кино дома есть. Зачем Зауральск ехать? Надо другой думать...

— Вот уж действительно! — кивнула Маруся. — Трястись такую даль ради кино...

Маруся взглянула на Семена, на его расстроенное лицо, и ей стало жаль мужа. Он так надеялся показать Балчи новый театр и вот — на тебе! — такое невезение...

Балчинжав прислонился спиной к колонне и с деланным интересом рассматривал театральный сквер. Он понимал, что русским сейчас очень неловко перед ним: везли, везли с раннего утра — и ничего не получилось! Поэтому так рассердился Гриша, расстроился Семен и такая задумчивая стала Маруся. Пускай они думают, что надо делать дальше, а он пока посмотрит на этот новый сад.

Угловатая тень театрального здания пересекала асфальтированную площадку, на которую то и дело въезжали машины со зрителями, и простиралась дальше на желтые, посыпанные песком дорожки, хранившие еще следы метлы, на массивные решетчатые скамейки с изогнутыми спинками, на пышные клумбы ярких и крупных цветов, на редколистые деревья, недавно посаженные и еще не укрепившиеся в новой почве. За сквером сверкали на солнце громадные окна гастрономического магазина.

По широким ступеням в театр поднималась группа мужчин. Они выделялись среди всех, кто шел в театр, своей представительностью, непринужденностью поведения как люди, привыкшие все время быть на виду. У подъезда стояла большая, черная, блистающая лаком и никелем легковая машина, из которой они вышли. По-видимому, мужчины проводили утро на каком-то озере: на сиденье машины лежало несколько спиннингов в чехлах, валялся букет полевых цветов.

— Обкомовские, — сказал Гриша. — Тот, который в сером пиджаке, секретарь обкома, Немчинов. Он приезжал к бате в колхоз.

— Крепко же они подзагорели! — заметил Семен, разглядывая распаренные, красные, почти черные лица.

Немчинов шел впереди всех, подняв руки и поправляя воротничок рубашки. Он внимательно, немного исподлобья оглядывал всех, кто стоял на театральном подъезде. Оглядел приезжих из Собольска и задержал взгляд на Марусе — возможно, потому, что она выделялась в нарядной толпе помятым дорожным сарафаном. Как бы подстегнутая этим взглядом, Маруся нерешительно шагнула вперед, навстречу Немчинову.

— Дядечка, позвольте вас спросить... — Почему она назвала секретаря обкома «дядечка», Маруся и сама не могла бы объяснить. Может быть, потому, что почувствовала себя перед ним совсем девчонкой.

— Раз такое дело — спрашивайте! — Глаза Немчинова озорно блеснули. Он сказал спутникам: — Идите, товарищи, я задержусь с... племянницей. Так в чем дело?

— Мы приехали аж из самого Собольска, — пробормотала она и оглянулась назад, на парней. Те сделали два шага вперед, но молчали, выжидая, что произойдет дальше.