Иван Шамякин - Криницы

— Неправда! — возмущенно крикнул Стуков. — Я прочитал тебе весь фельетон!

Бородка пожал плечами.

— Не помню. У меня было бюро. Кстати, я не привык решать дела по телефону.

— О нервах ты помнишь.

— О каких нервах?

— Ты ругался, что не дают покоя, что у тебя и без того забот хватает. Я посоветовал тебе полечить нервы…

— Полечите свои, товарищ Стуков. Фантазия у вас журналистская… Не выдавайте плоды своей фантазии за факты… А мне и в самом деле не до ваших редакционных дел!

Стуков разволновался ещё больше, вспотел, придвинул к себе свои бумажки, хватаясь за них, как за якорь спасения.

— И не верю я вам, что у вас шло бюро. В присутствии посторонних так не разговаривают!..

— Успокойтесь, товарищ Стуков, — остановил его Журавский, внимательно слушавший их спор.

Стуков опять отодвинул бумажки и вытер лысину. Бородка со злостью кинул ему:

— Хотите свалить с больной головы на здоровую…

— Головы одинаковые, — заметил секретарь обкома и сурово спросил: — У вас всё, товарищ Бородка?

Теперь Лемяшевичу наконец стало ясно, как и почему появился фельетон. Но ему ещё больше захотелось узнать, кто же автор. Кто написал этот поклёп? И как это он так хитро замаскировался?

Об этом он и сказал. Сказал, что теперь не сомневается, что писали не двое, а один, и что человек этот находится у них в коллективе в Криницах; что субъект такой страшен — уж если он умеет так маскироваться, то, верно, не впервой ему писать анонимки, не впервой клеветать. О своих отношениях с Бородкой он промолчал, счел нетактичным говорить о них здесь, только честно рассказал о выпивке в сельпо, о которой опять упоминал Бородка, и заметил, что у секретаря райкома было довольно времени, чтоб разобраться в этом факте. Ведь разобрался же инструктор обкома, учёл все обстоятельства. Нельзя руководителю без конца попрекать подначального за небольшую ошибку. Очень возможно, что эти попрёки и дали какому-то мерзавцу основание возвести поклёп.

Пока Лемяшевич говорил, Бородка не поднимал головы, рисуя на бумаге большие замысловатые буквы. Но когда Лемяшевич кончил, он взглянул на него и дружелюбно улыбнулся, как бы одобряя все, что тот сказал.

Выступали члены бюро, и все крепко критиковали газету и Стукова, три месяца замещавшего больного редактора, критиковали порочный кабинетный стиль работы, вспоминали другие ошибочные выступления газеты.

— У вас же, товарищ Стуков, дошло до того, что «лучший» ваш корреспондент Курлович, не выходя из собственной квартиры, давал письма об уборке из Светловского района. А на самом деле он полгода не был там! — говорил секретарь обкома по пропаганде. — А это, оказывается, и ваш стиль работы. И вы собираете материал по телефону.

Стуков сидел понурив голову и молчал.

Бородку задевали мало, между прочим, рикошетом, как говорится. И он опять сидел, закинув руки за спинку стула, спокойный, самоуверенный, смотрел на выступающих и изредка в знак согласия кивал головой.

Поднялся Малашенко, привычным жестом пригладил волосы, написал красным карандашом на бумаге какие-то цифры и начал говорить — без отступлений, сразу о деле.

— Тут правильно говорили о редакции, о стиле работы. Я не буду повторяться. Ясно. Газета, наша газета, товарищи, орган обкома — вдумайтесь в это! — оклеветала трех честных коммунистов. Это вызвало решительный протест интеллигенции, колхозников, учащихся. Писали коллективно и в одиночку, в редакцию и в обком… Вот они, письма! — Он взял пачку листков из ученических тетрадей и конвертов, сколотых скрепкой. — Они — свидетельство того, как живо, с какой активностью реагируют простые люди на выступления печати. Подумайте об этом, товарищ Стуков. Обсудите письма у себя в редакции. Да, именно обсудите! Однако я хочу сказать о другом… О человеке, по чьей вине появился этот, с позволения сказать, «клеветон», как его справедливо назвали в одном письме, — о вас, товарищ Бородка! — Голос секретаря обкома зазвучал сурово.

Бородка заметно вздрогнул и уставился на говорившего.

— Вы тут прикинулись, что ничего не помните, что у вас шло бюро, что вы решали более важные дела. А человек, коммунист — это для вас не важно?.. А если б вам позвонили, например, об аресте Лемяшевича, вы тоже отмахнулись бы, санкционировали бы, не вникая в суть?.. Вы продолжали бы решать «важные дела»?..

По лицу Бородки пошли красные пятна.

— Вы забыли, что все дела в партии решаются с людьми и для людей. Нет у нас дел абстрактных. А вы, товарищ Бородка, помня о «деле», забываете о людях.

Присутствующие посматривали на Бородку, ожидая его реплик, протестов, зная, как метко он умеет бросать эти реплики, сбивать ораторов. А с Малашенко он на «ты» — старые приятели, и потому вряд ли Бородка растеряется и сейчас. Но, ко всеобщему удивлению, Бородка молчал и даже не смотрел на выступающего, а разглядывал свои большие красные руки, лежавшие на столе, на листах чистой бумаги. Его поразило одно обстоятельство: слова Малашенко казались удивительно знакомыми, где-то он их уже слышал. Но когда и от кого? Он никак не мог припомнить, и это мешало ему непосредственно реагировать на обвинения секретаря обкома.

— А в данном случае Бородка просто утратил принципиальность и объективность партийного руководителя. Он отомстил Лемяшевичу за критику…

Артем Захарович вдруг вспомнил, кто раньше говорил эти же слова, — Волотович, — и быстро повернул голову, набычился, готовый ринуться в бой.

— Лемяшевич возмущался некоторыми аморальными поступками секретаря райкома…

— Я протестую! — Бородка хлопнул ладонью по столу.

— Против чего вы протестуете? — резко спросил Малашенко, подавшись вперед.

— Вы не имеете права!

— Что? Вас критиковать?

Кто-то из членов бюро засмеялся. Журавский перешел от окна, где он сидел до сих пор, к столу секретаря, сел рядом с Малашенко и спокойно сказал:

— Товарищ Бородка! Не забывайте, что вы на бюро обкома… а не у себя в районе, где, говорят, вас и в самом деле боятся критиковать. Лемяшевич вот попробовал… так вы тут же хотели перевести его в другую школу. А проще говоря — выжить. Не вышло…

— Обком вмешался, потому не вышло, — подхватил Малашенко. — Нет, товарищ Бородка, члены бюро должны знать всю подоплеку… И должен вас предупредить: если вы не сделаете надлежащих выводов, мы ещё вернемся к вашему поведению… Учтите. А вы, товарищ Лемяшевич, напрасно тут проявили ненужное благородство и не рассказали, как от вас хотели избавиться… Или тоже испугались? Вы хорошо начали… Так и продолжайте—режьте правду в глаза. Принципиальных людей партия всегда поддержит! Думаю, товарищи, все ясно? Предлагаю Стукову и Бородке за потерю принципиальности объявить выговор… Есть другие предложения?