Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая

Наташа, перейдя на другую сторону улицы, заметила вблизи себя Николая.

— Здравствуйте. — Она смело протянула ему руку. — Вы случайно тут или преследуете меня?

— Здравствуйте, — повторил он и в том же шутливом тоне добавил: — Конечно, преследую...

— И что же дальше?

— Хочу похитить, завернуть в бурку, увезти в горы.

— Воробьевы? — Она засмеялась и уже не пыталась освободить руку. — У вас такая теплая рука. Без перчаток?

— Я согреваюсь вот этим. — Николай торжественно извлек из кармана зубную щетку. — Она деревянная, теплая...

— Вот как! А я не догадалась. Я ужасная мерзлячка. Ищу теплые ботики. Но где их найдешь!

— В Торгсине.

— Правильно. — Наташа непритворно вздохнула. — Я заметила вас. Вы тоже только любовались или...

— Нет. — Он расхрабрился. Ему захотелось блеснуть перед ней. — Я выбирал лучшие вещи, чтобы бросить их к вашим ногам.

— Зачем же бросать? — Когда она смеялась, глаза ее суживались, но это не портило ее лица. — Мне нужны теплые ботики. И только...

— И только? — с сожалением переспросил он, будто и в самом деле располагал всеми богатствами мира.

— Если ничего не скрывать... — теперь Наташа мечтательно сложила на груди руки, — мне бы хотелось блузку. Вы не заметили блузки в витрине?

— По правде сказать, нет. Зато я видел меха. Вон, оказывается, какие водятся на свете звери! Раньше из мехов я знал только овчину. У калмыков видел лису на их шапках.

— У калмыков? — спросила Наташа так удивленно, будто речь шла о жителях Гавайских островов.

— Я служил неподалеку от калмыцких степей. Туда мы ходили полком. Вначале песчано-бугристые степи, а потом плоскость, бывшее дно моря.

— Там близко море?

— Каспийское...

Отвечая на его недоуменный взгляд, она сказала:

— География для меня почему-то всегда была самой трудной наукой. И меня будто наказали за это. Представьте себе, кроме Москвы, я нигде еще не была.

— Хорошо, что вы догадались добавить слово «еще».

— Я не хочу, чтобы впереди все было безнадежно.

— Разве вам не нравится Москва?

— Я родилась в Москве. Люблю Москву.

— Многие мечтают попасть сюда. Только... «Москва слезам не верит».

— Вы убедились в этом?

— Как раз у меня-то все сложилось более или менее... Не пришлось проверять пословицу.

Из-за скопления трамваев они могли не торопиться. Николаю хотелось, чтобы повреждение исправляли как можно дольше.

Можно было поговорить о Москве, о низменном левобережье, о селе Фили, где сохранилась историческая русская изба.

Пригодились лекции начштадива, бывшего офицера Генерального штаба; на него, героя гражданской войны, участника битвы за Украину и Крым, награжденного боевым орденом и шашкой с крошечным орденом Красного Знамени на головке эфеса, курсанты смотрели завороженными глазами.

Вот и можно благодаря начштадиву щегольнуть Мюратом, вступавшим во главе конного авангарда в Москву, и фельдмаршалом Кутузовым, «уносившим не только знамена, овеянные пороховым дымом Бородина, но и суровую веру в близкое торжество непокоренной России».

— Мюрат был весел, а Наполеон мрачен...

У Наташи был свой запас общеизвестных сведений: о Поклонной горе, о ключах от города, которых Наполеон так и не дождался.

Смеясь, Наташа сказала:

— Еще бы Наполеону веселиться!

Выслушав, Николай похвастался неизвестными Наташе подробностями о том, как Наполеон засватал молоденькую австрийскую принцессу, как ее везли в Париж, как ловкий Бертье сумел переправить во дворец Наполеона игрушки Марии Луизы, чтобы девушка легче перенесла разлуку с родными и детством.

— Я не знала об этом, — сказала Наташа, переминаясь на озябших ногах. — Мне думалось, у императоров все гораздо проще...

— Вы помните, как накануне Бородина Наполеону привезли портрет его сына?

— Не помню. Я была тогда маленькая, — отшутилась Наташа.

— Читали, вероятно... — Николай не смутился. — Мальчик на портрете пронзает земной шар палочкой для игры в бильбоке. Мне кажется, портрет привезли тоже по распоряжению начальника главного штаба Бертье. Недаром, въезжая в Москву и почувствовав запахи первых пожаров, именно Бертье сказал маршалу Луи-Никола́ Даву: «Это вам не игра в бильбоке, маршал!»

Наташа понимала, для чего понадобились Николаю все эти истории: ему хотелось продолжить знакомство. Рабочие парни разговаривали с ней по-другому. Поэтому она с любопытством присматривалась к своему новому знакомому. Ни он, ни она отроду не видели бильбоке, наполеоновские маршалы куда меньше занимали ее, нежели теплые ботики, которые она так и не сумела достать, несмотря на все свои старания.

Ноги у Наташи все больше стыли, даже пальцы занемели. Хотя провод уже починили и техническая будка уехала, трамвай с нужным ей номером все не появлялся, а ехать с пересадками она не могла. Тетка, у которой она жила, выдавала ей на трамвай точно двадцать копеек. В перчатке была зажата десятикопеечная монета. Если ее выронить, придется идти пешком, а это не меньше восьми километров.

Трамваи пошли беспрерывной лентой. Их облепили люди. Черные гроздья висели на подножках. Выплыл наконец и ее трамвай. Наташа предвидела схватку у ступенек. Ничего! Зато можно согреться.

— Извините, мне пора домой, — сказала она.

— Разрешите вас проводить?

— Я живу далеко. Не обрадуетесь. — Ее губы дрогнули в улыбке: — Это вам не игра в бильбоке!

Николай не успел ответить. Внимание всех неожиданно привлекло зрелище скорее грустное, нежели развлекательное.

Со стороны Калужского шоссе, по которому сто с лишним лет назад отходила кутузовская армия, появилась странная для столичного города процессия.

Крестьянин и крестьянка вели по улице корову. Вероятно, процессия не привлекла бы общего внимания, если бы крестьяне, совершившие, видимо, долгий зимний марш, не проявляли бы такой заботы о своей корове.

Надо полагать, большинству горожан была недоступна психология деревенского жителя, видевшего в те годы ломок и потрясений свое единственное спасение в кормилице буренке. Если бы дело обстояло по-другому, не стали бы двое пожилых сельских жителей отдавать корове свое единственное одеяло, сшитое в стародавние времена из треугольничков лоскутков. Это одеяло с клочками вылезшей ваты покрывало спину коровы: впереди было пропущено между ногами и завязано на груди и поверх шеи, а сзади под хвостом. На ногах были валенки — понятно, не людские, а специально сшитые из коричневого войлока и укрепленные чуть ниже коленных сгибов веревочками.

Если крестьяне сделали так, значит, это было вызвано необходимостью. Старый крестьянин, шедший впереди с веревкой в руке, всецело был поглощен исполняемым им делом. Обледеневшие борода, усы, брови превратили его лицо в неподвижную маску. Видно, худая одежонка не слишком-то его согревала.