Аркадий Львов - Двор. Книга 1

Дегтярь сказал, что не может спать спокойно, когда над головой стреляют пушки, но люди часто делают из мухи слона: предметы надо держать на расстоянии, а не подносить чересчур близко к глазам.

Утром, Клава Ивановна только что с трудом поднялась, такую провела ночь, женщина из горклинбольницы, бывшей еврейской, принесла записку: доктор просит зайти в течение дня, когда будет удобно. У Клавы Ивановны закружилась голова и подкосились ноги. Женщина сказала, что мадам Малая побледнела, как мертвец, и пусть возьмет себя в руки, а то от волнений с горя и радости бывает один конец.

— Ципун вам на язык, — ответила Клава Ивановна.

— О, — засмеялась женщина, — за мое жито еще и меня побито!

— Подождите, — Клава Ивановна взяла свое портмоне, достала рубль и протянула. — Нате.

Женщина сначала отнекивалась, поскольку мадам Малая, как она догадывается, не жена Рокфеллера, но в конце концов уступила: когда чересчур отказываешься, люди могут подумать, что от гордости.

В больнице, учитывая непосетительное время, надо было оформить пропуск, и Клава Ивановна, хотя ее задержали на полчаса, не больше, доказывала, что с такими бюрократами и формалистами следует объясняться только через наркомздрав.

Доктор сидел в ординаторской и заполнял истории болезней. Клава Ивановна постучала, зашла, он продолжал свое дело, как будто не слышал, не видел, и у нее вдруг нехорошо екнуло сердце. Она стояла возле дверей, сама себе удивляясь, откуда этот страх перед простым человеком, но, пока доктор не обратил внимания, терпеливо ждала. Первые секунды он смотрел молча, потом сразу, без вступления, сообщил, что уже все в порядке и опасность позади, но остается психическая травма.

Клава Ивановна покрутила пальцем возле виска и спросила:

— Это?

Доктор ответил, что этого, слава Богу, нет, но женщина, когда режет себе вены, чтобы наказать мужчину, долгое время хорошо помнит. Клава Ивановна прикусила губу, невольно вырвался стон, и сказала доктору, что Лялю сто раз предупреждали, а она все равно делала по-своему и доигралась. Увы, вздохнул доктор, надо сделать, чтобы убедиться, что делать не надо было. Нет, сказала Клава Ивановна, если тебя останавливают, не обязательно пробовать самому — можно поверить людям. Но каждый хочет по-своему — отсюда результат. Да, поддержал доктор, человека надо усовершенствовать, чтобы каждый не хотел по-своему, — тогда все станет на свое место.

Палата была просторная — человек на двадцать. Возле каждой кровати стоял табурет, для тяжелых больных — рядом утка, некоторые с мочой, видимо, не успели вынести, на подоконнике и за окном — кастрюльки, всякие баночки-скляночки с пищей, женские трико и лифчики.

Ляля, когда увидела Клаву Ивановну, спряталась под простыню.

— Открой лицо, — приказала Клава Ивановна, — и посмотри мне в глаза.

Ляля не отвечала, наоборот, еще плотнее натянула простыню. Больные сделали мадам Малой знак, чтобы она не сильно настаивала, а поговорила о чем-нибудь постороннем.

— Ляля, — сказала Клава Ивановна, — с фабрики интересуются, когда Орлова выйдет на смену, и передают тебе привет. Иона Овсеич тоже передал привет, велел не распускать свои нервы и крепко держать себя в руках. Когда человек верит, что будет хорошо, можно считать на девяносто процентов, что уже хорошо.

Клава Ивановна осторожно отвела угол простыни, Ляля больше не пряталась, и теперь можно было спокойно поговорить.

— Орлова, — мадам Малая наклонилась к самому уху, — здесь не место обсуждать, но я бы никогда не поверила, что ты такая идиотка!

Ляля призналась, что она сама не поверила бы, но, когда зашли сразу трое, а потом еще позвонил тот, в голове у нее как будто перемешались мозги.

— Из-за тебя я ни на секунду не сомкнула глаз, — сказала Клава Ивановна. — А вчера заходила в морг.

— Ну, — засмеялась Ляля, — и нашли меня там?

— Дурацкие шутки, — скривилась Клава Ивановна. — Еще один такой случай — сами ищите там Малую. Дегтярь сто раз прав: чем больше отдаешь вам, тем меньше благодарности. Каждый строит из себя Пурица, все сделались такие гордецы, громкого слова сказать нельзя.

Ляля положила руку поверх простыни, сквозь бинты просочилась кровь, мадам Малая тяжело вздохнула: теперь ей надо хорошо питаться, побольше морковки — от морковки быстрее восстанавливается кровь. Если будет необходимость, Дегтярь найдет способ помочь через домком. Больная обиделась — мерси гран, она не нищая! — повернулась на правый бок, спиной к мадам Малой, и попросила на минуточку выйти: ей надо по одному делу.

— Когда не к месту, — рассердилась Клава Ивановна, — ты вдруг делаешься застенчивая. Лежи, я сама принесу тебе подсов.

Больная, Лялина соседка, предупредила мадам Малую, чтобы захватила в туалете поллитровую баночку: Ляля должна сдать на сахар.

— Почему на сахар? — встревожилась Клава Ивановна. — У нее нашли диабет?

Ляля сама объяснила, что в крови обнаружили сахар, а теперь доктор хочет проверить диурез.

— О, — развела руками Клава Ивановна, — не было бы счастья, так несчастье помогло!

Пока Ляля делала свое дело, Клава Ивановна вспомнила старика Киселиса, как он просился пожить хотя бы еще год, полгода, чтобы голосовать вместе со всеми на выборах и объяснить людям, которые не умеют ценить светлые дни.

— Ой, Ляля, — Клава Ивановна покачала головой, — когда приняли решение переписать на тебя ордер Киселиса, разве кто-нибудь мог подозревать!

— Мамочка Малая, — Ляля часто-часто замигала, — честное октябренское, я буду хорошая.

До самого ухода Клавы Ивановны у Ляли было хорошее настроение, а на прощание вдруг испортилось, и она сказала, что никогда не вернется во двор, так ее опозорили.

— Орлова, — ласково обратилась мадам Малая, — когда тебе идут навстречу, не надо требовать еще — радуйся, сколько дают. У людей есть терпение, но терпение может лопнуть.

Из больницы мадам Малая поехала прямо на фабрику к Дегтярю. Иона Овсеич сидел у себя в партбюро и обсуждал производственный вопрос с другими членами партии: до конца месяца оставалась одна декада, а план выполнили на сорок процентов, целиком по вине поставщиков — резинового и кожевенного заводов, — которые продолжали тормозить отправку сырья.

Клава Ивановна открыла дверь и остановилась у порога. Иона Овсеич посмотрел на нее чужими глазами и сказал:

— Гражданка, просим закрыть дверь.

Мадам Малая сделала шаг вперед, чтобы ее хорошо было видно и не принимали за постороннюю, но Дегтярь повторил еще громче:

— Гражданка, закройте дверь!

Минут через пять в коридор вышел человек, предложил мадам Малой посидеть на скамье, дал свежую газету, вынул из нагрудного кармана пачку «Авто» и закурил.