Аркадий Львов - Двор. Книга 2

Ляля положила голову на валик, одну ногу подняла на диван, другая оставалась на полу. Иона Овсеич сделал знак, чтобы подняла обе, а то неудобно. Гостья отрицательно покачала головой, Иона Овсеич подождал минуту — диктор перешел к сообщениям из мира спорта, — сам взял за лодыжку, нога была большая, с крепкими икрами, немного выступали вены, и уложил рядом с первой. Затем присел сбоку, задумался и произнес:

— Орлова, когда я слушаю радио, невольно берет зависть к нашим уральцам, сибирякам, волжанам. В сравнении с нами, они как три богатыря с картины знаменитого художника Васнецова.

Ляля машинально зевнула, тут же застеснялась, похлопала себя по губам и сказала: нет, она не согласна — чужое, тем более издали, всегда кажется больше. Наоборот, лукаво прищурился Иона Овсеич, как раз издали все предметы выглядят меньше. Но здесь верно другое: мелочи исчезают и на виду остается только крупное.

— А с собранием, — неожиданно закончил Иона Овсеич, — я думаю, немного повременим.

— Из-за Ланды? — удивилась Ляля.

— В том числе из-за Ланды, — подтвердил Иона Овсеич. — Хватит маневрировать с ним в кустах.

— Фу! — содрогнулась Ляля. — Какой он противный, вместе со своей Гизеллой.

Погас свет. Напротив, через дорогу, тоже сделалось темно: дом стоял с черными квадратами рам, как нежилой. Затем стали появляться огоньки — свечи, керосиновые лампы и карманные фонарики, которые быстро, будто сами по себе, сновали взад-вперед по комнатам.

Ляля поправила у себя на груди кофточку, слегка приподнялась и завела руку за спину, видимо, сильно жал лифчик; громко заскрипели пружины, Иона Овсеич сказал, что надо вызвать мастера и все перетянуть заново. Ляля молчала, Иона Овсеич слегка толкнул локтем, попал в бедро, на минуту воцарилась полная тишина, он толкнул вторично и сказал:

— Орлова, тебе завтра рано на работу — пора нах хаузе. Баиньки.

Ляля по-прежнему молчала, Иона Овсеич подождал несколько секунд и повторил, но в этот раз уже безо всякой шутливости:

— Орлова, пора домой. Я хочу спать. Ляля мигом, как будто с силой подбросили, вскочила, сорвала с вешалки пальто и вышла не прощаясь.

— Орлова, — крикнул вдогонку товарищ Дегтярь, — спокойной ночи.

Дома она легла на кровать в одежде, долго не могла заснуть, в темноте перед глазами проплывали разноцветные фигуры — красные, зеленые, фиолетовые, — взгляд невольно следовал за ними, потом захотелось все стереть, чтобы оставалась одна чернота, на душе было пусто и тяжело.

До конца недели Ляля не заходила к Ионе Овсеичу. Вечером иногда ей слышалось, будто в дверь кто-то тихонько стучится, несколько раз она шла открывать, но на площадке никого не было. Накануне выходного она испекла две большие вертуты — одну с творогом, другую с яблоками, добавила ложку вишневого варенья, — решила занести этому вдовцу, который сам о себе никогда не вспомнит и не позаботится. Пока она подымалась на третий этаж, немного подсекались ноги и держалась противная слабость в руках; приходилось изо всех сил сжимать блюдо, чтобы не уронить.

Иона Овсеич встретил радушно, поблагодарил за гостинец, но тут же добавил, что ему придется открыть свой кондитерский ларек: только вчера Дина Варгафтик занесла ему пирог с тыквой. Кстати, довольно удачный, можно попробовать, Ляля отломила кусочек, взяла в рот, пожевала, лицо скривила гримаса, она с трудом заставила себя проглотить и тут же потребовала стакан воды.

— Бабы, бабы, — покачал головой Иона Овсеич, — просто удивительно, как трудно с вами ладить.

Разрезали Лялину вертуту с яблоками, Иона Овсеич взял кусочек, потом еще один и чистосердечно признал: таких вертут он еще никогда не пробовал.

Ляля сильно смутилась, зарумянилась и пожелала товарищу Дегтярю ципун на язык за его насмешки.

— Орлова, — сказал Иона Овсеич, — я смотрю на тебя и любуюсь: с твоим лицом, с твоей фигурой ты еще сегодня можешь найти себе какого-нибудь капитана.

Ляля на секунду задумалась, глаза сделались глубокие, печальные, и ответила: есть один капитан, но он проходит рядом и не замечает.

— Кто же этот слепой осел? — удивился Иона Овсеич. — Может быть, я его знаю.

— Знаете, — мотнула головой Ляля, — конечно, знаете, капитан Дегтярь.

Иона Овсеич засмеялся, поскреб пальцем подбородок и сказал, что вышла неплохая сцена, как в старой оперетке.

Да, ответила Ляля, как в старой веселой оперетке, и тихонько, с грустью запела: «Наша жизнь — это только лишь пьеса, вы давно в ней сыграли уж роль».

Товарищ Дегтярь нахмурился, сказал, что пора переменить пластинку, а то получается чересчур однообразно.

Ляля провела платочком возле переносицы, тряхнула волосами и крепко зажмурилась:

— Да, капитан, вы правы: чересчур однообразно и пошло.

Иона Овсеич отрезал кусочек вертуты с творогом, несколько крошек упало на скатерть, он подобрал и машинально положил в рот.

Ляля вздохнула:

— Вы, как маленький мальчик, на вас нельзя по-настоящему злиться.

Иона Овсеич доел свой кусок, похвалил вертуту с творогом еще больше, чем с яблоками, и неожиданно спросил: а почему бы ей, Орловой, не занести как-нибудь вечерком такую же вертуту Ефиму Гранику?

— Гранику? — удивилась Ляля.

Гранику, повторил Иона Овсеич. Что здесь особенного? В конце концов, одинокий человек, а со стороны может сложиться впечатление, будто на всем белом свете у него остался один покровитель и защитник — доктор Ланда. Кстати, у нашего Ланды произошла нехорошая история в госпитале: от аппендицита умер молодой парень. Двадцати лет.

— Двадцать лет! — ужаснулась Ляля.

Иона Овсеич сжал губы: двадцать. Привезли ночью, но, вместо того чтобы сразу сделать операцию, отложили до утра, пока не наступил перитонит.

— Сволочи! — прошептала Ляля. — Мы для них не люди, мы для них подопытные животные. Сволочи!

— Орлова, — остановил товарищ Дегтярь, — не надо обобщать. А насчет Ланды у меня к тебе просьба: не хотелось бы, чтобы эту историю муссировали здесь во дворе.

Ляля дала слово, что не проронит ни звука, но Иона Овсеич резонно возразил: слово — словом, а когда услышишь такое, попробуй молчать и не поделиться.

Через два дня, уже стемнело, Ляля зашла к Ефиму с подарком: горячей вертутой, прямо из духовки. Хозяин посмотрел удивленно, гостья засмеялась и сказала:

— Фима, если вы боитесь отравиться, я могу попробовать первая.

На табурете лежал нож, она просила подать, отрезала два куска и предложила хозяину на выбор любой. Поскольку хозяин не проявлял инициативы, она сама взяла кусок, откусила и стала жевать, жмуря глаза от удовольствия.

Ефим подождал, пока гостья проглотит то, что у нее во рту, и спросил, зачем она пришла к нему.

— Зачем? — повторила с обидой Ляля. — Фимочка, разве женщине, которая сама пришла, задают такие вопросы!