Виктор Шкловский - Достоевский

В 48-м году в рассказе «Слабое сердце», почти в конце рассказа, когда умирает «добрый Вася», рассказчик, друг погибшего, подойдя к Неве, смотрит на даль, «...вдруг заалевшую последним пурпуром кровавой зари, догоравшей в мгляном небосклоне».

Он смотрит с Петербургской стороны, ныне Петроградской, с бедной стороны на богатую, на то, что называлось когда-то «Адмиралтейской частью».

«Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе...»

Тут упомянуты обе набережные, но на набережной Петроградской стороны находится Петропавловская крепость, над которой нет труб. Дымит сотнями труб другая, богатая сторона:

«...раззолоченными палатами – отрадой сильных мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу».

Товарищ бедного Васи смотрит: «...и сердце его как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива какого-то могучего, но доселе незнакомого ему ощущения».

Достоевский в художественном мышлении ненавидел сановный Петербург.

В 1861 году в статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевский вспоминает «одно происшествие». Он идет с Выборгской стороны через лед Невы, спускается солнце, и с кровель обеих набережных подымаются и сплетаются в небе дымы.

Достоевский пишет, что он «...как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам».

Перед этим сердце уже не какого-то героя, а самого автора обливается кровью.

Достоевский был крещен кровью ненависти.

Достоевский ненавидел парадный Петербург, записал в своем дневнике сперва строку Пушкина: «Люблю тебя, Петра творенье», – а потом продолжил: «Виноват. Не люблю его – окна, дырья – и монументы».

Он призывал мстителя.

Достоевский очень сложно относился к миру, в котором он жил, и к собственной своей бедности, к обидам и удачам, в которые он не верил, и к суду грозного будущего.

Он знал, что этот мир надо преодолеть, а как – не знал.

Противоречивость взглядов Достоевского, противоречивость его отношения к жизни всегда находили отражение, всегда преломлялись в его творчестве.

Посмотрим, как было совершено преступление Раскольникова.

Прежде всего почему Раскольников убил старуху топором?

Дворницкий топор очень неудобная вещь для убийства. Его трудно пронести на место убийства. Топор трудно унести.

У Раскольникова своего топора нет. Он рассчитывает на квартирный топор и находит топор у дворника.

Почему же топор надо выбирать орудием? Ведь старуху можно убить гирей и любым куском железа.

Потому, что топор того времени – это символ.

О топорах писали в прокламациях. О топоре говорил Герцену Н. Г. Чернышевский:

«К топору зовите Русь!»

Как упоминается топор в других вещах Достоевского?

В «Бесах», написанных в 1871 году, Достоевский опять возвращается к топору.

«За несколько времени до великого дня Степан Трофимович повадился было бормотать про себя известные, хотя несколько неестественные стихи, должно быть, сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком:

Кажется, что-то в этом роде, буквально не помню».

Далее происходит разговор, отправляющий нас к прокламации. Петр Степанович Верховенский разговаривает с губернатором Лембке.

« – Это в каких же вы хлопотах; неужто эти пустяки? – кивнул он на прокламацию. – Я вам таких листков сколько угодно натаскаю, еще в Х-ской губернии познакомился.

– То есть в то время, как вы там проживали?

– Ну, разумеется, не в мое отсутствие. Еще она с виньеткой, топор наверху нарисован. Позвольте (он взял прокламацию); ну да, топор и тут, та самая, точнехонько.

– Да, топор. Видите – топор.

– Что же, топора испугались?

– Я не топора-с... и не испугался-с, но дело это... дело такое, тут обстоятельства».

Тут топор дан с характеристикой. Это орудие революции.

Обращу внимание на еще одно странное обстоятельство: в поджогах и убийстве принимает участие беглый каторжник Федька. Так его и называют – «Федька-каторжник». Федор – имя обыкновенное, и беглый каторжник мог принять участие в убийстве. Но сочетание имени Федор с другим словом – «каторжник» – напоминает Федора Михайловича Достоевского, который четыре года был на каторге. Он не мог безотчетно написать эти два слова. Конечно, он не считал себя тем Федькой. Но тот Федька, который убил семью и поджег дом, который так подчинялся Ставрогину, Федька-разбойник, предполагаемый союзник революции, – все же это указывает на какую-то подсознательную мысль автора.

Но пойдем дальше. Вспомним последний роман Достоевского «Братья Карамазовы».

Иван Федорович Карамазов – тут имя вернулось в виде отчества – разговаривает с чертом. Черт – это другая сущность Ивана Карамазова, это сомнение Ивана Карамазова в себе самом и сомнения Достоевского.

Черт самый обыкновенный, с хвостом, сниженный черт. Он цитирует Ивану Карамазову собственный рассказ Карамазова, путая его. Это расколотое сознание, это его иное бытие.

Тут возникает как бы совершенно случайно образ топора.

Черт обитает в космическом пространстве. На землю он летает в том костюме, который ему в данный момент нужен. Приведу цитату:

«Я тогда поспешил на один дипломатический вечер к одной высшей петербургской даме, которая метила в министры. Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще перелететь пространство... конечно, это один только миг, но ведь и луч света от солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете. Духи не замерзают, но уж когда воплотился, то... словом, светренничал и пустился, а ведь в пространствах-то этих, в эфире-то, в воде-то этой, я же бе над твердию, – ведь это такой мороз – то есть какое мороз – это уж и морозом назвать нельзя, можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля! Известна забава деревенских девок: на тридцатиградусном морозе предлагают новичку лизнуть топор: язык мгновенно примерзает, и олух в кровь сдирает с него кожу, так ведь это только на тридцати градусах, а на ста-то пятидесяти, да тут только палец, я думаю, приложить к топору, и его как не бывало, если бы... только там мог случиться топор...

– А там может случиться топор? – рассеянно и гадливо перебил вдруг Иван Федорович. Он сопротивлялся изо всех сил, чтобы не поверить своему бреду и не впасть в безумие окончательно.