Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

- Мне сейчас показалось, Галочка, - начал Емельян, медленно растягивая слова и прикрыв глаза длинными плотными ресницами, - будто я давным-давно уже встречал вас и отлично знаю. Почему это так?

Вместо ответа она спросила:

- А вы на самой границе служите? Не в штабе?

Он утвердительно кивнул, не сводя с нее глаз.

- Наверно, страшно? - Глаза у Гали расширились, округлились и потемнели, рука незаметно ускользнула. - Говорят, немцы много шпионов засылают, к войне готовятся?

Он слышит ее слова, не вникая в их смысл, - он думает о другом: как хорошо, что Грачев разрешил начальникам застав на время сборов устраиваться на частных квартирах, - до чего ж осточертела казарма! - и как здорово, что он встретился с Галей. А вдруг она окажется его судьбой, той самой, лучше и красивей которой, по словам Титова, не бывает на свете? Не она ли будет той девушкой, другом, спутником в жизни, о которой мечтал его разум и все чаще и настойчивей тосковало сердце? Эх, Емеля, всегда тебе везло, а вдруг довезло и на этот раз?..

- А если начнется война, мы сразу все погибнем? Так? - спрашивает чуточку встревоженный Галин голос и взгляд. - Ну что же ты молчишь?

Он встрепенулся, обрадованный и удивленный: она назвала его на "ты" первой!.. Даже встал с дивана, подтянулся, подошел к ней вплотную, мысленно положил свои руки на ее круглые трепетные плечи - взаправду не осмелился - и дрожащим, в странном ознобе голосом ответил:

- Будет война или нет, но мы с тобой, - он подчеркнул последнее слово интонацией, взглядом, паузой, - будем жить, и никакой черт, Галочка, нас не возьмет!

Но его решительный и такой самоуверенный ответ нисколько не успокоил девушку, и она, не сводя с него пытливого взгляда, сказала тоном опытного, мудрого, вполне взрослого человека:

- Черт-то, может, и не возьмет, а вот танки… Говорят, у них много танков. Ползут темной тучей, и ничто их не может остановить. - Не ожидая ответа, вдруг перевела разговор: - У тебя родные есть?

- Мама есть.

- А у нас никого нет. Мы одни… - И опять без всякого перехода: - Ты расскажешь о себе? Хорошо? Только потом, когда я ужин приготовлю.

- Хочешь, я тебе помогу?

- Нет, не хочу. Я сама. Ты мне будешь только мешать. Иди отдыхай. Поспи немножко, а когда придут Марьяна с Иваном, я тебя разбужу. Иди. Иди-иди!..

Взгляд ее просил, голос умолял и приказывал. Емельяну приятно было исполнять такой приказ.

Конечно, Емельян не спал. Лежа на мягкой кровати, он тревожно прислушивался к тому шумному прибою, который зародился в нем самом, и в его мятежном грохоте Емельян отчетливо различал лишь ее, Галины, слова. Их было совсем немного, но для Емельяна они казались такими значительными, весомыми, что в каждом из них вмещалась огромная, тайная, невысказанная мысль. Галя боится войны. "Ползут темной тучей, и ничто их не может остановить". Эта фраза с тончайшими оттенками тревоги, вопроса, надежды. звучит в ушах ясно и отчетливо, будит мысли. А и в самом деле, чем остановит застава лейтенанта Глебова гитлеровские танки?.. Он вспоминает, как учили в военном училище стрелять по смотровым щелям, бросать под гусеницы связки ручных гранат, бутылки с горючей смесью. Финская война показала, до чего ж это все примитивно и неэффективно. Другое дело - артиллерия, танки - против танков. Но на участке заставы Глебова нет ни танков, ни артиллерии. "Будут, когда потребуется", - так утешали его старшие, но он не очень верил в эти успокоительные слова. Вот теперь здесь, в тихом прохладном домике, в тихом переулке тихого города, он как-то неожиданно для себя понял, что его застава не обучена борьбе с танками. Он достал свою маленькую записную книжку, в которой были записаны крылатые высказывания Суворова и Маяковского, данные о вооружении немецкого батальона, пометил: "Занятия по противотанковой обороне. Связки гранат, лисьи норы, бутылки".

Галя в кухне гремела посудой, он слышал ее движения, и опять воскрешал в памяти ее слова: "Расскажи о себе…" Зачем? Что ее и почему интересует? Мать, отец…

Шел в 1919 году с Западного фронта раненый солдат Прокоп Глебов, возвращался к себе на Волгу, да не дошел, застрял на Западной Двине в глухой деревне Микитовичи, раскиданной шестью небольшими, дворов по десять, хуторами по лесным да болотистым землям. И не земли здешние понравились ему. По правде сказать, землица здесь - дрянь, не сравнить с приволжской. И уж, конечно, не хутора с их полулесной чибисной скукой и комариной тишиной. Приглянулась ему на одном хуторе, называемом Рощей, Аннушка-сирота: отец на германской пропал, мать от голодухи померла. Жила Аннушка одна-одинехонька в подслеповатой хатенке с нахлобученной прогнившей соломенной крышей. Были у Аннушки старая безрогая коза Стешка, зеленоглазая кошка Сыроежка да хохлатая курочка Ванда, тележка в два деревянных колеса, зазубренный топор и два деревянных ведра. Вот и все ее богатство. И не красотой своей понравилась восемнадцатилетняя Аннушка двадцатитрехлетнему отвоевавшемуся солдату - под Самарой девки и покрасивей есть. Привлекла, растрогала она солдатское молодое сердце своими песнями. Уж на что на Волге мастера до песен, только с Аннушкой им не потягаться. Все песни, какие только есть на белом свете, знала она. А уж как пела!.. Пол-России прошел Прокоп Глебов, а такого пения не слыхал. И не голосом брала - голос у нее так себе, средней силы, хоть и очень приятный, - а душой пела, глазами подпевала.

Поселился солдат у сиротки, поначалу вроде бы квартирантом, за хозяйство взялся - избу перекрыл, то да се сделал. В волости секретарем партийной ячейки стал работать - в партию большевиков на фронте вступил. Полюбил Аннушку и женился по всем правилам и даже в церкви венчался, хоть и коммунист: так невеста пожелала. Через год сын у них родился. Решили назвать Лениным - Аннушка вначале как-то сомневалась: хорошо ли это будет? А потом согласилась - убедил муж.

Прокоп выпил стакан самогона и пошел сына регистрировать - по старинке эту обязанность исполнял сельский поп. Недолюбливал батюшка пришлого коммуниста и побаивался его: уж больно горяч и упрям был служивый. Достал поп толстую с ободранными углами книгу, обмакнул в чернила перо, спросил, не поднимая от бумаги глаз:

- Как назвали младенца?

- Ленин! - выпалил Прокоп, сверкая озорными глазами.

Поп нахмурил брови и снял очки. С минуту молчал, всматриваясь в Глебова: шутит или всерьез? А когда убедился, что не шутит, отрубил:

- Такого имени нет.

- Ленина нет? - протяжно переспросил Прокоп, готовый схватить попа за бороду. - Да я тебя за такие слова…

- Ленин - это фамилия. А имя его, если я не ошибаюсь, Владимир, - поспешил объясниться поп.

Эта фраза обезоружила Прокопа. Он стал вслух рассуждать: