Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Доверчивая откровенность и наивное добродушие, с которым все это рассказывал Струнов, по-настоящему веселили моряков. Я представил себе детские глаза Струнова, его круглое лицо и почему-то подумал: а вот Богдан Козачина не рассказал бы о себе такого, побоялся бы унизить себя в глазах товарищей.

И как раз в это время Богдан бойко заговорил:

- Это что! Вот со мной случай был. Только вместо козы баран участвовал…

Я понимал, что Козачине хочется во что бы то ни стало перещеголять Струнова, которого он недолюбливал. Юрий Струнов - полный мешковатый парень - был отличником учебы, "классным специалистом" - есть такое звание на флоте - и комсомольским активистом. Бесхитростный, прямой и откровенный, он не раз говорил Козачине такие слова, от которых у того рот кривило. У них были сходные специальности: Козачина - радиометрист, Струнов - акустик, короче говоря - первый был глаза корабля, а второй - уши. Юрий Струнов все делал от души, с огоньком. Богдан Козачина ходил по кораблю с кислой миной. Служил он по принципу - лишь бы день до вечера. Струнова матросы любили. На Козачину смотрели с настороженным любопытством, ожидая от него чего-то недозволенного и необычного. Богдан был не глуп, понимал это и оригинальничал. Рассказы его слушали не без интереса, шутки и остроты сносили. Так было и теперь.

- …Постреливал я за одной дивчиной из соседнего хутора, в трех километрах от нашего села, - продолжал Богдан Козачина, делая многозначительные паузы. Голос у него низкий, раскатистый. - На свидания ходил, как на подъем флага, - минута в минуту, при любой погоде. Однажды неожиданно заненастило. Весь день лил дождь. Никакого просвета. А у меня свидание с Лидочкой в восемь вечера. Накинул я на себя плащишко и подался. Только не дорогой в обход, а напрямик, через кладбище. Так раза в полтора короче. Иду, а уже темнеть стало. Кладбища и покойников я не боюсь, считаю, что это глупые предрассудки. Ну вот, значит, иду. И совсем было позабыл, что как раз вчера в нашем селе старуха одна умерла. Сегодня ее должны были хоронить, яму уже приготовили, да дождь помешал, решили один день переждать. Пока я дошел до кладбища, стало темно, как в колодце. Ну, ничего не видно. Только дождь барабанит по листьям и по моему плащу. Я этак выставил вперед руки, чтобы на дерево или на крест не напороться, ускорил шаг и думаю себе: "Ну какой черт несет меня в такую погоду, когда добрый хозяин и собаку со двора не выгоняет". Да уж поздно возвращаться, полдороги прошел.

Кто-то сострил:

- Тут бы локатор пригодился.

Богдан походя ответил:

- А то как же. Я, может, потому и в радиометристы пошел, чтобы в темноте видеть, наученный горьким опытом.

Матросы засмеялись. А он продолжал серьезно, без обычной для него рисовки:

- Иду я, значит, вслепую. И вдруг провалился куда-то вниз, наткнулся руками на что-то волосатое. Оно быстро ускользнуло, толкнуло меня в бок. Притаился, не дышу и чувствую себя ни живым ни мертвым. Сколько времени так прошло, аллах его знает. Только надо было что-то предпринимать. Первым делом я решил уяснить обстановку. Не трудно было догадаться, что я угодил в могилу, приготовленную для накануне усопшей рабы божьей бабки Агриппины. Все б это еще ничего. Самое неприятное было то, что вместе со мной было неизвестное мне волосатое "нечто". Человек я не слабонервный, но, знаете, такая обстановочка. Бррр!.. На мое счастье, это "нечто" неожиданно во весь голос заявило о себе: оно заблеяло. На сердце у меня сразу повеселело: все-таки живое существо. Сначала я решил воспользоваться услугами барана. Но барану моя затея не понравилась. Он не хотел оставаться в одиночестве и потому всякий раз, когда я пытался стать ему на спину, чтобы руками дотянуться до края ямы, шарахался в сторону. Я падал в грязь. Что делать? Но, как у нас говорят, и нищему иногда везет. Повезло и мне. Возле кладбища дорога проходила в соседнее село. Слышу, телега тарахтит. И не столько сама телега, сколько пустые бидоны гремят: я догадался - это дядя Кузя возвращается с молочного завода. Единственная моя надежда. И я заорал во все горло, чтоб перекричать и грохот бидонов, и шум дождя: "Дядя Кузя! Эгей! Дядя Ку-зя-а!" Слышу - остановился. Тут я как можно быстрей: "Дядя Кузя! Это я, Богдан Козачина. Случайно в яму угодил. Помогите выбраться".

Слышу, ворчит он на лошадь, что ли, и еще не решается, как ему поступить. А я ему снова во все горло: "Вожжи захватите, а то здесь глубоко!" Пока он шел на мой голос, в моей озорной голове созрел план отколоть штучку. Стал он на краю ямы, все спрашивает, как меня угораздило, и чувствую, что не совсем верит, что это именно я. Кузя был мужик не из храбрых. А я ему говорю: "Бросайте мне оба конца, а сами держите за середину". О баране молчу. Бросил он мне вожжи. Я один конец барану за рога привязал, другой на руку намотал на всякий случай и говорю: "Ну, тяните!" А сам ему барана подаю. Тащил это он, тащил, уже совсем вытащил и тут нащупал бараньи рога и шерсть. Как заорет не своим голосом да как бросится прочь к телеге. Слышу - только бидоны гремят. А мне что, одно удовольствие: баран мой на свободе, назад его теперь никакой силой не втащишь, второй конец вожжей у меня в руке. Свидание, разумеется, не состоялось. Костюм я изгадил, что хоть выбрасывай. Наутро приходит к нам дядя Кузя и спрашивает меня: "Ты вчера вечером где был?" "Нигде. Дома спал". Посмотрел он на меня подозрительно, подумал вслух: "Да, голуба, а сказывают, бога нет. Вот и верь после этого". - "А что такое, дядя Кузя?" - "Да ничего, - говорит, - это я так, к слову". И ушел. Так и не рассказал о ночном происшествии.

Козачина кончил. Все молчали. Наконец Струнов спросил:

- Сам придумал или в книжке вычитал?

Я ушел в свою каюту, задраил иллюминатор, сел у стола и задумался: а что нового я сейчас узнал о Богдане Козачине? То, что он и в детстве был озорным и находчивым пареньком? И только? А может, больше? Может, Козачина по-своему хотел кого-то убедить, что он вовсе не трус? Правда, это можно было сделать по-другому. А быть может, стоит дать ему возможность "показать" себя, ну, хотя бы доказать, что он смел и честен. Как это сделать - нужно подумать.

Лежа в постели, я попробовал читать. Но вдруг поймал себя на мысли, что глаза бегают по страницам, а думаю я совсем о другом. Оба только что услышанных матросских рассказа быстро улетучились из памяти. Оставался лишь последний недоверчивый вопрос Юрия Струнова да залп вопросов Богдана Козачины. Я настойчиво искал между ними какой-то, пусть отдаленной связи и не находил. Меня что-то тревожило, точно я чего-то не сделал или сделал не так, как должно. Я отложил в сторону книгу - это был "Гений" Теодора Драйзера - и выключил свет. Сон не приходил, но мысль работала спокойней. Наконец обнаружилось то, что, собственно, отвлекало меня: вчерашний проступок Козачины и мой "либерализм" в отношении него. Пригласил, поговорил - и все, никакого взыскания, никаких таких "мер", да и сам разговор получился не такой, как принято. Я представил себе карточку взысканий и поощрений старшины второй статьи Козачины. Одна сторона ее была совершенно чиста, зато другая густо исписана всевозможными взысканиями. Я бы мог, конечно, прибавить туда еще несколько суток ареста, но стал бы Козачина от этого лучше, вот вопрос?