Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

- Это наша Машенька, - представила мать девчушку.

Хозяйка проводила меня в квадратную, с одним окном комнату. Пояснила:

- Здесь вот и жила Арина Дмитриевна. Мы ничего не переставляем, все думаем, что вернется.

Обставлена комната была скромно: никелированная кровать - мечта и роскошь прошлых времен, на стене у кровати вместо коврика шкура росомахи. Столик маленький, конторский. Угол стены у самой двери отведен под гардероб, который заменяла драпировка на металлических кольцах, нанизанных на металлическую дугу, прикрепленную двумя концами к стене. Две книги на окне и журнал "Нева". Здесь жила Ирина. Казалось, приди я минутой раньше - и мог бы застать ее здесь.

- Вы отослали тетрадь Ирине Дмитриевне? - спросил я хозяйку.

- Нет, не отослала. Так получилось… - начала было она.

- Вы мне покажите, пожалуйста, будьте так добры, тетрадь ее, - заговорил я как можно любезнее, почти умоляюще. - Я здесь при вас же посмотрю ее.

- Нет у меня тетради, - вполне искренне ответила женщина.

- Как нет?.. Где ж она?..

- У Игната Ульяновича. Попросил почитать и не возвращает. Я говорю - послать надо. А он говорит, сам вышлю. Разве можно так: брал на минутку и не отдает.

Я поблагодарил хозяйку и поспешил на розыски Сигеева.

Игнат Ульянович не скоро вернулся домой: он был на причале, где разгружали свежий улов. Лишь часа через три я сидел на квартире в трехкомнатном доме, где он жил со своим заместителем. Обстановка холостяцкого общежития чувствовалась во всем. Видно, и хозяева не часто здесь обитали. На столе в комнате Сигеева я увидел портрет Ирины, переснятый и увеличенный с фотографии, подаренной в свое время мне. Сигеев попросил ее тогда у меня на время, да так и не вернул.

- А ведь ты мой должник, - сказал я, кивая на фотографию.

- Виноват. Прошу извинить, - искренне смутился Сигеев и даже покраснел. - Я давно приготовил для вас, только никак не случалось передать. Хотел даже по почте послать, да боялся - затеряется еще.

Из ящика письменного стола он достал старенькую, давнюю фотографию улыбающейся Ирины с надписью на обороте: "Милый Андрюша, будь счастлив!" - и сказал, подавая ее мне:

- Вот видите - в целости и сохранности возвращаю. А за опоздание извините.

- За просрочку полагаются проценты, - сказал я шутя. - Но я, так и быть, великодушно прощу, если ты окажешь мне маленькую услугу.

Он насторожился, почти прошептал:

- Пожалуйста, я готов.

- Мне нужна тетрадь Ирины.

Я сказал это очень спокойно, и в то же время получилось как-то строго официально. Лицо его побледнело, в глазах пробежали искорки растерянности. Он спросил очень тихо:

- Она вам писала?

- Она ее ждет, - так же твердо и коротко ответил я.

- Я обязательно вышлю, завтра же…

- Зачем, теперь это сделаю я сам. Я обязан это сделать.

- Понимаю, - послушно согласился Сигеев. - Конечно, пошлите лучше вы.

Он был убежден, что я выполняю просьбу Ирины. Поэтому быстро открыл ключом свой чемодан и достал оттуда толстую, столистовую, в синем коленкоровом переплете тетрадь. Подавая ее мне, Сигеев спросил:

- Что пишет?.. Не вернется?..

Я смотрел в его грустные, необычно блестевшие влажные глаза и отвечал, стараясь держаться уже принятой мной неопределенности:

- Трудно сказать.

- А Дмитрий Федорович? Ему не лучше?

- Сердце, друг мой, это дело такое серьезное.

У меня никогда не болело сердце, и я не имею понятия, что это за болезнь. Очевидно, и Сигеев не жалуется на сердце: видно было по его глазам, что моя неопределенная фраза произвела на него должное впечатление. Мы оба помолчали. Затем он предложил водки - погреться, но тут же уточнил, что предпочитает сухие вина.

- Лучше чаю, - ответил я. - И знаете - нашего, флотского.

Он поставил чай и все-таки принес бутылку шампанского. Я поднял удивленные глаза. А он пояснил:

- За здоровье Дмитрия Федоровича и Арины… Дмитриевны.

Как тут не выпить! Пили из граненых стаканов, закусывали копченым палтусом, хотя ни пить, ни есть не хотелось. Сигеев сидел в задумчивом отрешении, какой-то тихий и насквозь ясный. И, глядя то на фотографию, то на тетрадь Ирины, говорил одно и то же:

- Хорошая она. Чудесный человек.

Других слов у него не было. Я спросил его прямо и откровенно:

- Ты ее любил?

- Ее многие любили. А она любит одного, - ответил он глухо и поглядел на меня тяжелым, бездумным, скорее отсутствующим взглядом.

- Кто он, этот счастливец? Ты знаешь? - полюбопытствовал я.

- Андрей Ясенев, - так же глухо и серьезно ответил Сигеев.

- Да ты шутишь! Откуда тебе это известно?

- Она мне сама сказала.

- Ирина? Тебе?! Когда это было? Расскажи!

Он вдруг поднялся, поглядел на меня добрыми открытыми глазами и сказал, перейдя на "ты":

- Не надо, Андрей Платонович, не проси. Я плохой рассказчик. - И, бросив медленный взгляд на тетрадь Ирины, добавил: - Там все написано.

Теперь мне хотелось как можно скорей прочитать эту тетрадь. Лицо мое горело. Весь охваченный нетерпением, я торопился проститься, но Сигеев задержал меня вопросом:

- Когда ты от нее получил последнее письмо?

Меня обожгло - зачем он это спросил? Почему я не ушел минуту назад, а дождался именно этого вопроса? Теперь изволь отвечать.

- Честно говоря, я никогда не получал от нее писем.

Пришлось рассказать все, как было, начиная со встречи с Лидой - Ирининой хозяйкой - на берегу моря. Я думал, что Сигеев возмутится. Но он выслушал меня спокойно и даже заметил:

- Ну да все равно, это даже лучше будет, если тетрадь ты перешлешь. Она очень обрадуется.

- А тебе она писала? - в свою очередь поинтересовался я.

- Только одно письмо. Там, между прочим, и о тебе есть слова.

Сигеев казался каким-то нарочито медлительный, пассивным и равнодушным, во всяком случае, такими были его движения, и взгляд, и голос. Лишь руки не подчинялись этому кажущемуся спокойствию: они были суетливы, беспокойны. И нечто мечущееся, лихорадочное жило в каждом пальце. Я наблюдал, как торопливо и неуверенно достали эти дрожащие пальцы из внутреннего кармана уже сильно потрепанный конверт, как достали из него письмо, тоже довольно помятое - "зачитанное".

- Вот послушай, - говорил Сигеев, пробегая глазами по хорошо знакомым, наизусть заученным строкам: - "Я не могу, Игнат Ульянович, причинить Вам душевные страдания, боль… не имею права. Вам нужно настоящее счастье, а я не могу Вам дать его. Знаете, у Сергея Есенина есть строки: "Кто любил, любить уже не сможет, кто сгорел, того не подожжешь". Я любила одного человека, любила его даже тогда, когда сама не знала, что люблю. Я люблю его и сейчас… и знаю, что принесла ему много страданий".

- Почему ты думаешь, что это обо мне? - как-то нечаянно вырвалось у меня.

- А ты слушай дальше. "Но судьба не свела нас с ним: я вышла замуж за другого. У нас не было счастья, настоящего. Лишь теперь я поняла, что в нашей семейной жизни при изобилии всего прочего не хватало лишь одного - большой любви. Так долго быть не могло. Мы разошлись. Человека, с которым я прожила более двух лет и которого как будто любила - так мне тогда казалось, - я забыла без труда. А тот, другой, такой робкий, нескладный, но какой-то сильный, настоящий, он всегда во мне. В последний раз я видела его два года тому назад. Он, кажется, счастлив. У него тогда была невеста, теперь, может быть, она стала его женой. Я никогда ее не видела. Я рада за него. С меня и этого достаточно. В свое время я его очень обидела…"