Иван Шевцов - Во имя отца и сына

Почти одновременно с Марининым ушел и Поляков, тихо, по собственному желанию в прямом смысле этого слова: подал заявление с просьбой освободить, как и положено, за две недели. Его не уговаривали, свято место пусто не бывает. На эту должность Гризул имел на примете не одного, а нескольких кандидатов.

Глебов думал над кандидатурой директора Дома культуры. Он хотел видеть на этой должности молодого, энергичного парня из заводских, который бы хорошо знал, чем живет рабочий. Такой парень у него был - Саша Климов. И когда Глебов сообщил об этом Посадову, тот горячо поддержал его.

- Согласится ли он сам? - усомнился Емельян.

- Согласится, - заверил Посадов. - А хотите, я с ним предварительно поговорю.

- Да, пожалуй, не стоит, Алексей Васильевич. Нужно еще посоветоваться с председателем общественного совета Дома культуры.

- С Гризулом-то? - переспросил Посадов.

И подумал: знаю, мол, что вам Гризул ответит.

В кабинет Глебова влетел рассвирепевший Николай Григорьевич и бросил на письменный стол металлическую пластинку, на которой рукой опытного художника по белой эмалевой краске было написано черными буквами: проспект Гризула.

- Полюбуйтесь! - мрачно добавил Николай Григорьевич.

- Что сие означает? - Глебов взял пластинку и с любопытством повертел в руках.

- Главный инженер завода удостоился… - попытался иронизировать Гризул. - Бывший Вонючий тупик назван проспектом моего имени. При жизни. В нарушение существующего закона.

- В порядке исключения, - стараясь свести дело к шутке, заметил Глебов.

- Я человек не тщеславный и в принципе враг всякого культа, поэтому прошу партком оградить меня от незаслуженных почестей.

- От перемены названия, как я понимаю, ничего не изменилось, - усмехнулся Глебов. - Клоака по-прежнему распространяет зловоние.

- Я в этом не виноват.

- Понимаю. Кто это сделал?

- Полагаю, что артисты-изобретатели, их почерк.

- То есть?

- Деятели "комсомольского прожектора".

- Климов?

- Возможно. - И, перейдя на официальный тон, не глядя на Глебова, мрачно процедил сквозь зубы: - Я прошу принять меры. Надо строго наказать хулиганов.

- Да, нехорошо, - согласился Глебов. - А с Вонючим тупиком нам что-то надо делать.

- На этот счет у директора есть свои соображения, - равнодушно буркнул Гризул, собираясь уходить.

Глебов задержал Гризула у порога:

- Николай Григорьевич, одну минуту. Я хотел с вами посоветоваться по поводу директора Дома культуры.

Гризул вопросительно взглянул на него. Глебов понимал, что поднимать разговор сейчас о Саше Климове некстати. Но делать нечего: днем раньше, днем позже. И спросил:

- Как вы смотрите насчет кандидатуры Климова?

- На должность директора? - Гризул от изумления даже очки снял.

- Да, - спокойно ответил Емельян.

- Вы шутите? Или в порядке поощрения за это? - Николай Григорьевич глазами указал на пластинку.

- Ну, а если серьезно? - повторил вопрос Глебов.

- Что же он сможет делать? Выкидывать штучки-дрючки? Этого недостаточно, я полагаю. Да у него и высшего образования нет.

- Маринин тоже не имел, - напомнил Глебов.

- Что вы сравниваете, - поморщился Гризул. - У Маринина был опыт. Такого, как Александр Александрович, не найти.

- Опыт - дело наживное. Поработает - научится, - быстро заговорил Глебов, чтобы отвлечь Гризула от ненужных разговоров о Маринине.

- Как хотите, мне все равно, - пожал плечами Гризул и надел очки, делая вид, что торопится. Глебов его не задерживал.

Матвей Златов заехал к Гризулу домой в воскресенье. Николай Григорьевич был один, ждал своего старого друга и покровителя, обещал рассказать ему о поездке в Италию. Сидели вдвоем в кабинете, неторопливо потягивали легкое вино, закусывали хурмой, которую считали самым полезным фруктом, обладающим целебными свойствами. Матвей слушал внимательно, изредка задавал вопрос или вставлял краткую, но весомую реплику и опять слушал. Все, о чем рассказывал Гризул, было очень интересно. Италия произвела на главного инженера впечатление не только историческими памятниками культуры, но и контрастными парадоксами современной жизни. Гризул говорил о заводах "Фиат", на которых знакомился с организацией производства, о забастовках, о межпартийных баталиях, о движении за выход страны из НАТО. Но больше всего Матвея интересовали встречи Гризула с представителями интеллигенции, так называемыми интеллектуалами и авангардистами. У одного из них - Артуро Леви - Николай Григорьевич побывал в гостях. Вечер провели в интересной беседе, в откровенной дискуссии. Леви - кинодеятель прогрессивных взглядов, принадлежащий к партии Ненни, не раз бывал в Москве и с симпатией отзывается о нашей стране, где у него много друзей среди творческой интеллигенции. Кроме Гризула и нескольких итальянцев в гостях у него в тот вечер были чешский профессор права, польский журналист и французский бизнесмен - все, по словам Николая Григорьевича, милые, симпатичные люди, с которыми легко и просто было найти общий язык, несмотря на различный подход к некоторым вопросам современности. В конце концов, как сказал кто-то из популярных, важно не то, что разъединяет, а то, что объединяет людей. Да, там, на Западе, внимательно и с сочувственным пониманием следят за творческой активностью молодой поросли деятелей советской культуры. Издают стихи Воздвиженского, Капарулиной и еще каких-то неизвестных на родине соотечественников Гризула. Интересуются новаторскими поисками молодых художников и осуждают встречи на высшем уровне, которые проходили в Манеже.

- Да, между прочим, - оставив спокойный повествовательный тон, встрепенулся Гризул, - итальянцы и французы собираются ставить фильм по мотивам пьесы Макса "Трое в постели". Надеются на успех у публики.

Но это сообщение не очень интересовало Матвея, он пропустил его мимо ушей и заметил совсем о другом, о том, что было ближе его душе:

- Да, но наши молодые художники нового направления после критики их в Манеже не могут реализовать свои работы.

- А что ты хотел? Это вполне логично: государство не платит деньги за искусство, которое оно официально не признает, - сказал Гризул. - Нет дураков, чтоб выбрасывать деньги на ветер. Рокфеллер ни одного цента зря не заплатит. Он поддерживает и поощряет тех, кто работает на него, кто служит его системе.

- Все это так, - согласился Матвей. - Но нашим молодым экспериментаторам не на что жить. На пустой желудок трудно экспериментировать. А разве они виноваты, что живут в стране, где нет богатых меценатов?

- Богатые есть, меценатства как такового нет, не принято, - поправил его Гризул и снова стремительно сообщил, наливая Златову вино: - Между прочим, абстракционизм и там всем надоел, кажется, изжил себя и выходит из моды. У Артуро Леви много говорили о странном интервью Пикассо, опубликованном во "Франкфурте Руншау". Довольно печальная исповедь великого старца. Вот послушай, что он говорит. - Гризул поднялся, достал отпечатанные на машинке два листочка и, сев в кресло, начал читать: - "…Многие из нас становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством… Люди уже не ищут в искусстве утешения и чего-то высокого. Самая утонченная, состоятельная часть, дистилляторы квинтэссенции требуют нового, оригинального, экстравагантного, скандального. И я, начиная от кубизма и далее, доставлял удовольствие этим господам и критикам всевозможными экстравагантностями, которые приходили мне в голову, и чем меньше их понимали, тем больше мной поражались, и чем больше я забавлялся всеми этими играми, всеми этими загадками, ребусами и арабесками, тем больше приходила ко мне слава. А слава для художника - значит распродажа, прибыли, богатство. Сейчас я, как знаете, известен и очень богат, но когда я остаюсь наедине с самим, собой, у меня не хватает смелости видеть в себе художника в старом, великом значении этого слова. Джотто и Тициан, Рембрандт и Гойя были великими художниками. Я - всего лишь развлекатель публики, который понял свое время. Это мое признание горько и больно, но оно заслуживает того, чтобы быть искренним".