Лев Правдин - Берендеево царство

— Вы, — не задумываясь и вполне безответственно объяснил Гнашка.

— Так. — Поп грустно покачал головой. — И вы сможете это доказать перед лицом судебных органов?

Гнашка не очень смутился, в нем еще оставалось достаточно нахальства.

— А черт вас там разберет! Все вы в халатах этих и с бородами. Да чего вы ко мне привязались?..

Галахов сидел, не вмешиваясь в разговор, и как будто даже не слушал, что говорят, но я заметил, как глаза его посветлели от ненависти и что он сдерживается из последних сил. Он ненавидел этого оболтуса в нелепом балахоне с его наигранной учтивостью и презрительным смирением. Так ненавидел, что даже старался не смотреть на него, а поп, наоборот, с каким-то непонятным для меня интересом поглядывал на Галахова и обращался только к нему, как бы вызывая на разговор.

Казалось, что все внимание нашего секретаря направлено на пакостника Гнашку, по глупости влипшего в какую-то нечистую историю. Еще не ясно, что это за история, но было видно, что она нечистая, пачкающая всю организацию. И, самое главное, Галахов не мог понять самой сущности вопроса: одна какая-то икона, предмет культа, глубоко им презираемого, вдруг оказалась ценностью, из-за которой поднялось столько шума. Признаться, я тоже разделял его мнение.

— Я не понимаю, — заговорил Галахов негромко и с такой яростной вежливостью, что все сразу притихли. — За каким… — Он чуть было не взорвался, но внезапно замолчал и даже, кажется, попытался улыбнуться.

А поп откровенно улыбнулся, слегка преклонив голову перед Галаховым.

— Для боголепия, — проникновенно сказал он и снисходительно объяснил: — Для украшения храма и для авторитетности среди верующих.

— Боголепия. Влепить бы за это!.. Дураков с последнего ума сбиваете своим боголепием.

И вдруг он не вытерпел, сорвался с места и со всей силой ударил по столу обоими кулаками:

— Предлагаю немедленно вернуть церковное имущество! Под суд пойдешь! В Москве уже знают о твоем хулиганстве!

Гнашка от испуга подскочил. Милиционер перестал улыбаться и расправил плечи. Поп уронил свою шляпу, и в наступившей тишине послышалось его музыкальное покряхтывание, пока он поднимал ее. Великолепные кудри упали на лицо, и он, выпрямившись, сделал головой такое движение, какое делает женщина, чтобы вернуть на место рассыпавшиеся волосы.

Может быть, этот не свойственный для мужчин жест рассмешил Галахова, но нас всех очень удивил его смех и еще больше удивили его слова, какие он сказал невозмутимому попу:

— А тебе какого черта тут надо, Волосатик?

— Вспомнить изволили? — просиял поп, пристраивая на коленях шляпу. — А я думал, признаться, что вам не будет приятно это воспоминание.

— Да я тебя сразу узнал. По твоим волосам. Колька-Волосатик. Теперь-то тебя как?

— Соответственно: отец Николай.

— Вот потеха-то! Отец. — Галахов снова сел на свое место и, посмеиваясь, сказал мне: — Видишь: он — отец! А мы учились в одном классе. Подумай-ка, на советские деньги попа выучили. Он еще в школе, наверное, задумал в попы податься, волосы отращивал.

Поп рассмеялся:

— Да, да. Все верно. Отращивал.

— Директор говорил: «Женщины волосы носят для украшения, дикари для устрашения, а ты для чего?» Помнишь?

— Да, да, да. Истинно так. Приятные какие воспоминания… Истинно, в школе мы соседствовали, от одних наук питались. — Он благожелательно оглядел всех, вздохнул и с огорчительным недоумением произнес: — А теперь вот…

— А теперь вот… — как бы продолжая, подхватил Галахов, — вот как получается. А ведь ты был отличник по учебе. Гордость класса. Все у тебя было «очхор» да «отлично». И, наверное, ни разу не ставили «уд».

— Удочка! — рассмеялся поп. — Нет, не было. А у вас, извините, и «неуды» случались.

Галахов не ответил. Он мне рассказывал, как трудно давалась ему учеба, но не потому, что он был неспособным парнем. Нет. Просто трудно ему жилось. Отец работал сцепщиком, мать фонарщицей. От нее всегда пахло керосином, когда она возвращалась с работы. После смерти отца Галахову, как старшему, пришлось бросить учебу и поступить на работу в депо, потому что матери одной семью не прокормить. Конечно, все это попу было известно, и не надо бы ему было напоминать про «неуды» школьные и житейские, которые сорвали Галахова с учебы, бередить незажившую рану.

Решив положить конец затянувшимся и совершенно бесполезным воспоминаниям, Галахов велел милиционеру отвести обоих, Гнашку и попа, к следователю. Они ушли. Разошлись по своим местам работники райкома, и, когда кабинет почти опустел, я впервые увидел Тоню Вишнякову, и прежде всего ее глаза, устремленные прямо на меня. Ее взгляд как-то сразу сбил меня с толку. Никогда раньше мне не встречалась подобная красота. Позабыв все на свете, я смотрел на нее до тех пор, пока ее не смутил взгляд обалдевшего от восхищения и изумления человека. Она наклонила голову, спрятав свое тонкое загорелое лицо, и за ее плечами шевельнулась великолепная темно-русая коса, каких давно уже не водилось у знакомых мне девушек.

В первую минуту, как только мы остались втроем, я с удивлением заметил, что Галахова совсем не радует присутствие в его кабинете красивой девушки, а даже, кажется, раздражает.

— Еще ты тут!.. — проговорил он с досадой.

Направляясь к окну, он сделал крюк, чтобы только быть от нее подальше.

Она едва заметно улыбнулась, а он притворился, будто не заметил этой торжествующей улыбки, распахнул окно в сиреневый палисадник и, отдуваясь, как после драки, утомленно опустился на подоконник.

— Ну что мне с тобой делать, Вишнякова? — спросил он с отчаянием и стараясь не глядеть на девушку.

Не поднимая лица, она взглянула на него своими изумительными глазами, взмахнув тонкими крылышками бровей.

— Сам знаешь, — ответила Тоня и слегка пожала плечами.

— Вот, — сказал Галахов, обращаясь ко мне, — ты незнаком? Тоня Вишнякова. Жалуется на жизнь. И, между прочим, только весной закончила школу второй ступени.

Он это сказал так, будто она достигла высшей степени блаженства и жалуется исключительно оттого, что бесится с жиру. Тоня вскинула голову, лицо ее вспыхнуло.

— Вот потому я и хочу на тракторные курсы! — убежденно сказала она.

— О! Хочу! — Галахов от негодования даже охрип. — Это ты, Вишнякова, забудь. Хочу… Нам не положено хотеть. Вот социализм построим, тогда будем делать что хотим, а пока должны делать, что партия велит. Ты думаешь, я очень хочу тут в райкоме сидеть? Я учиться хочу, у меня всего семь классов. А надо, вот и сижу. Тебя выучили, иди и ты людей учи. А то один в попы ударился, а другая… Индивидуалисты.

Он остановился, сообразив, что его занесло. Тоня вспыхнула.