Лев Правдин - Берендеево царство

Мы остановились у ближайшей к алтарю колонны. В богато раззолоченном киоте стояла темная большая доска. Несколько тоненьких свечек освещало черные и как бы хмельные глаза, пухловатые щеки, обросшие крутыми завитками темно-рыжих волос, вывороченные губы. Очень знакомое лицо. Человека с такими африканскими губами не часто встретишь в нашем очень умеренном климате.

— Этот самый образ, «Спаситель благословляющий». Весьма древнего письма. Вот и отец Николай подтвердят.

Из-за колонны выдвинулась потертая лиловая ряса, я узнал попа, которого уже встречал в райкоме комсомола. Он поклонился, красивые кудри колыхнулись. Я почувствовал какое-то движение вокруг нас и увидел, как из пыльного мрака полезли безмолвные физиономии с настороженно и недобро расширенными глазами. Гуще запахло распаренными вениками и еще потом, как в предбаннике.

Но голос Сергея по-прежнему был спокоен и строг.

— Вы подтверждаете, — он даже усмехнулся, — отец Николай?

Отец, который выглядел явно моложе Сергея, снова колыхнул свои великолепные кудри.

— Подтверждаете или нет? — спросил Сергей, продолжая усмехаться.

— Да, полагаю, что та самая.

— Откуда она у вас?

Поп оглянулся на старосту, и тот немедленно захрипел:

— Образ сей из числа пожертвованных в храм прихожанами. А кто жертвовал — теперь уж неизвестно. За давней давностью.

— А какова, вы полагаете, давность?

— Будучи удостоен своей должности вот уж как десять лет, образ и тогда находился в храме.

— Десять лет. Невелика давность, — ответил Сергей, но его перебили.

Из мрака выдвинулась еще одна ряса, на этот раз сероватая, холстинковая. Маленький лысенький попик поклонился Сергею и неожиданно оглушающе бабахнул:

— Вас отец Никодим настоятельно просит к себе.

Староста почтительно прохрипел:

— Настоятель храма нашего вас просят.

— Пойдем, — сказал Сергей. — Если настоятель просит настоятельно.

— Они в ризнице ожидают, — прогудел лысенький.

Мягко скрипнув, отворилась небольшая железная дверь, пропустив нас в светлую комнату с высокими белыми стенами, переходящими в стрельчатые своды. Здесь у окна нас ожидал высокий, похожий на солиста из цыганского хора поп, с грустными, умными глазами. Ряса на нем была черная, щегольская и, кажется, шелковая. Из узкого глубокого окна, забранного частой решеткой, лился обыкновенный чистый свет солнечного дня. После душного полумрака собора здесь я снова почувствовал себя раскованно.

В комнате стояло только одно деревянное кресло с высокой спинкой, поэтому нам пришлось разговаривать стоя, прислонившись к большому шкафу.

— Показывали вам икону? — спросил Никодим учтиво, но скучающе, будто ему нет никакого дела до всей этой истории.

— Мне передали, что вы сомневаетесь в ее древности. Правда это?

Разглядывая высокого попа, Сергей коротко ответил:

— Нет, ничуть. Да я думаю, что и вы не сомневаетесь. Подделка, и очень грубая. — И спросил: — Вам известно ее происхождение, история ее?

— Я здесь очень недавно и не осведомлен. Вот, может быть…

Он красивым движением руки указал на лысенького. Тот, прикрывая рот, ответил:

— Были некоторые предположения, но за давностью заглохли…

— Какие предположения? — Цыганские глаза Никодима сверкнули, но голос не изменился, как будто он спросил: «Ну что там еще болтают?»

Он плавно отошел от окна, и теперь я увидел, что его шелковая ряса не черная, а лоснится зеленью, как налимья спина в воде. Все его движения, скользящие и плавные, тоже напоминали движения большой скользкой рыбы.

— Нет уж, позвольте мне самому рассказать, так будет скорее, — вмешался Сергей. — Эту историю я хорошо знаю от своего отца, который в свое время расписывал в этом соборе колонны. А я ему помогал! Икона эта, вернее портрет, писан с одного здешнего галантерейщика, купца второй гильдии и хулигана первой гильдии Котьки Форосова.

Форосов! Догорающий нэпман. Впервые за все время я подал голос — так велико было мое удивление:

— Галантерейный магазин, на базарной площади!

— Правильно. На иконе изображен его отец. При жизни, помню, творил такие чудеса, что при женщинах и не расскажешь. Да вот староста очевидец, а возможно, даже участник. Что-то я припоминаю такое…

Староста как-то странно не то закашлял, не то захрюкал в желтый платок. Лысенький бабахнул:

— За давностью недоказуемо…

Сергей с неожиданной злобной лихостью пообещал:

— Придется — докажу. Хотите?

— Выйдите вон, — не повышая голоса, приказал своим сослуживцам Никодим.

Когда лысенький со старостой скрылись за дверью, он крикнул вдогонку:

— Да сиденья какие-нибудь принесите! Табуретки, что ли.

Скользя рясой, он проплыл по ризнице, доверительно говоря:

— Дураки. Думают по старинке жить. Затеяли эту недостойную игру с кражей иконы. Политиканы. Им для чего-то потребно возмущение масс!

Дверь снова приоткрылась, и оттуда, из темноты, начала выползать тяжелая дубовая скамья. Судя по шумному дыханию, там, на другом ее конце, трудился староста, но мы увидели только его руки, окончательно пропихнувшие скамью в комнату. Скамья протянулась поперек всей ризницы, но мы продолжали стоять, прислонившись к шкафу. Тогда и Никодим прислонился к железной двери, не к той, через которую мы вошли, а к другой, меньшей.

— А задача церкви стоит не в возмущении, а в примирении…

— В примирении кого с кем? — спросил Сергей.

Никодим кротко посмотрел на нас.

— В примирении с действительностью.

— Кулака с бедняком не примиришь. А пролетарий никогда не примирится со своей рабской жизнью.

Поп улыбнулся удовлетворенно, как будто услыхал нечто, соответствующее его мысли.

— Порабощение человека человеком противно христианской морали, и, говоря о примирении, я имел в виду церковь: она должна всегда жить в мире с действительностью, а не идти ей наперекор, потому что все существующее — от бога. К сожалению, не всем это понятно. Наши священнослужители застряли в средневековье и не видят изменений, кои произошли в мире, и все пытаются воинствовать. И это очень прискорбно. Власть предержащая, каково бы ни было ее отношение к церкви, не должна видеть в нас враждебность.

«Наверное, он — обновленец», — подумал я и сказал:

— Но ведь мы утверждаем, что бога нет…

Ответ прозвучал совершенно ошеломляюще:

— Еще никто не доказал, что он есть, — мягко проговорил Никодим и улыбнулся снисходительно, впрочем, с почтением. И осторожно добавил: — А все, что недоказуемо, то сильнее нас.

При этом он слегка развел в стороны руки, как бы сожалея, что тут он уж не может ничего поделать. Я вспыхнул, скользкий поп ловко сбил меня с толку. Хорошо, что Сергей прекратил этот неудачный диспут в самом его начале.