Лев Правдин - Берендеево царство

Бились до полуночи, вытаскивая тяжелые машины. Два тракториста и Грачевский. В полночь приехал Демин. Позвали мужиков из ближайшего села и с их помощью вытащили тракторы. Все вымокли, вывалялись в грязи. Пришлось остановиться в селе, чтобы обсушиться и хоть немного унять дрожь, которая колотила их всех, и только к утру удалось выехать на экономию.

Все это выяснилось потом, а в тот ранний час, когда мы с Ольгой подъезжали к стану, еще никто ничего толком не знал, а всякое неведение всегда порождает уныние и вызывает разные нелепые предположения. Ничто так не раздражает, как неизвестность.

Не успел я спрыгнуть с седла, ко мне подлетел Митька Кара-гай и, оскалив ослепительные зубы, заорал:

— А я говорю, надо. Черт с ними! Мы им покажем рабочий класс. А! Правильно говорю: надо!..

Его цыганское лицо вдохновленно пылало, как всегда, если затевалась какая-нибудь буза.

Не зная, чего он хочет на этот раз, я осторожно спросил:

— Ты думаешь, надо?

Со всех сторон послышались утверждения, что, действительно, Митька дело говорит, и Гриша Яблочкин тоже подтвердил:

— Хоть час, да поработаем.

— Ну вот видишь? — сказала Ольга. — Я тебе говорила: приуныли.

Только сейчас до меня дошел подлинный смысл ее слов. Конечно, настроение у ребят неважное: привезли в пустую степь, ни хлеба нет, ни табаку. Ну ничего, перетерпим, не первый раз. Переспим. К утру все будет. А когда и утро ничем не обрадовало, да вдобавок ко всему и горючее не подвезли и начальства не видать, вот тут-то и началось настоящее уныние.

А из серого рассветного сумрака уже появились первые разведчики: приехали мужики-хуторяне посмотреть, что это за штука — трактор, разговоров много, только уши подставляй, а вот как оно на самом деле? И ребятам, понятно, не терпелось показать именно на деле и свою машину, и самих себя, я еще что-то, о чем говорится только на митингах, но глубоко чувствуется.

Кроме того, почти у каждого из них были свои личные счеты с деревней и со всем тем деревенским укладом, от которого они достаточно натерпелись и который имели право ненавидеть и испытывали острое желание смести с земли. Всякая задержка была нетерпима. Они были молоды и не обузданы опытом жизни, который осмотрительно учит семь раз отмерить. Чего тут мерить, все ясно, пошли, ребята!

Это я сказал:

— Пошли, ребята, обсудим. И сейчас приедет директор, без него все равно начинать нельзя.

Ольга стиснула мою руку:

— Ой! Посмотри…

— Ты что?

— Иван это.

— Где?

— Вон, в серой шапке. На телеге сидит. Видишь?

Да, вижу. Сидит окаменело и лицо каменное, неподвижный тяжелый взгляд из-под крылатых бровей, золотистые колечки молодой бороды. Красивый в общем парень.

— Испугалась?

— Вот еще! — Ольга оттолкнула мою руку и, вскинув голову, прошла мимо.

Мне показалось, будто «красивый парень» угрожает своим тяжелым взглядом. Что ж, его можно понять. Что касается Ольги, то, я думаю, она и сама не понимает, что с ней делается.

— Все еще любишь? — спросил я, догоняя ее.

Но она ничего не ответила.

На неширокой площадке между палатками уже собрались все ребята. Вскоре приехал Ладыгин, очень оживленный и очень злой. Бросив повод подбежавшему конюху, он вошел в синюю толпу: «Ну что, подвело животы? Обозы отстали, обычное дело, когда армия рвется вперед».

Ну, а дальше все пошло, как надо. Приехал секретарь райкома Алексин, произнес хорошую речь. Ольга завела мотор и проложила первую борозду вдоль линии, заранее намеченной тремя красными флажками, причем два из них подмяла под гусеницы.

Так был написан очерк, который я назвал «Первая борозда. Когда отстают обозы». Моя родная комсомольская газета поместила все, что было мною заранее предусмотрено и придумано, и вычеркнула поправки, внесенные жизнью. Так сказать, внесла свои поправки к поправкам. И озаглавила: «Первая социалистическая борозда. На линию красных флажков».

Вот идиоты! Что они там придумали? Линия… Как они представляют себе эту линию? В виде гирлянды, которой украшают новогоднюю елку, что ли?

Возмутившись, я написал редактору злое письмо, хотя уже знал, что люди, безвыездно сидевшие в редакционном аппарате нашей газеты, несколько односторонне и зачастую восторженно представляют себе жизненные явления. Я уже говорил это на редакционных летучках, но мне всегда доказывали, что я что-то там недопонимаю. Это правда: иногда я не понимал, зачем писал то, чего не было на самом деле.

Чтобы успеть к первому выезду на пашню, Алексин уехал из города еще затемно, взяв с собой Галахова и еще одного работника райкома комсомола — Володьку Кунина, которого Галахов выдвигал своим преемником и поэтому старался показать его перед секретарем райкома партии с самой лучшей стороны. Кунин, которому и самому очень хотелось выдвинуться на высокий секретарский пост, тоже прилагал все силы, стараясь доказать, какой он энергичный организатор и преданный работник.

Для этого он собирался выступить сегодня на митинге, посвященном первому выезду, и, надеясь, что Галахов уступит ему эту честь, на всякий случай подготовился. Текст заранее написанной и выученной речи лежал в кармане его юнгштурмовки. Это была отличная речь о роли молодежи в переустройстве сельского хозяйства. Я даже подозревал, что он все это откуда-нибудь сдул и выдавал за свое. Отчасти это так и было, но в общем он все очень ловко написал. Не придерешься. Мы потом даже напечатали эту речь в газете. Но произнести ее, воодушевить трактористов и приятно поразить начальство ему не удалось. И вот почему.

К оврагу они подъехали как раз в тот трагический момент, когда трактористы при помощи хуторских мужиков выволакивали из болота последнюю цистерну с горючим и чуть не опрокинули ее. Часть горючего все же выплеснулась, и в овраге еще долго стоял приторный керосиновый запах.

Все работали с тем мрачным оживлением и остервенением, с каким у нас делают всякую чертоломную, но необходимую работу.

Первым из тарантаса выпрыгнул Володька Кунин и, не щадя своих начищенных сапог, присоединился к работающим. Но он не столько сам помогал, сколько распоряжался, и его звонкий, уже тогда способный приказывать голос перекрыл все остальные натужные редкие выкрики. Дело сразу пошло, и не потому, что Кунин подавал какие-то очень уж дельные советы, а просто оттого, что все измотались, устали и тянули неслаженно, вразнобой, а его напористая команда организовала их силы.

— Еще-о взяли, разом взяли!.. — звонко запел Володька, ухватясь за постромки.

И все взялись разом и вытянули.

Вот этот поступок все и решил. Тут же Володька получил первое боевое задание: насыпать дамбу через овраг. Алексин написал распоряжение своему заместителю о мобилизации специалистов-дорожников. Горкомхоз должен послать лошадей. Потребсоюз — организовать питание. Руководство поручалось Володьке.