Георгий Суфтин - След голубого песца

Юрбей стоял, опустив руки, в совершенной растерянности.

Пастухи товарищества «Яля илебц» стали примечать, что к их стаду частенько начал наведываться охотник Вынукан. И хоть ловушки его стояли неблизко, он не боялся давать порядочного крюка, чтобы заглянуть к колхозникам. В русских деревнях говорят: десять верст — не околица. Для Вынукана подчас не был околицей пяток оленьих перегонов. Приедет, табачком побалуется, поговорит о погоде, на оленье стадо товарищества посмотрит и укатит обратно. Пастухи сперва недоумевали, зачем ездит, чего подглядывает! Потом привыкли, не стали обращать внимания. А Вынукан ездил не зря. Душой чуял седой оленевод, что старой жизни подходит конец, что новая жизнь, как ты от неё ни бегай, всё равно настигнет. А всё-таки страшновато расставаться со старым, обычным. Ведь кто его знает, какое оно новое-то. Большую бумагу в школе видел — ничего, вреда не получилось. Ребят отдал — пусть учатся, грамотными станут, сами в говорящей бумаге разберутся. Попробуй их тогда купец опутать — не выйдет. В баню сходил — ничего страшного, чистым стал, кости распарил, легче сделалось, вроде совик сбросил. Хорошо так-то. А вот идти ли в колхоз — решить трудно. Ясовей советует, Голубков советует. Умные люди зря не скажут. А как это своих оленей отдать, чужих оленей пасти — в голову не входит, не так она устроена или мала, что ли? Получается всё равно что к Сядей-Игу в батраки поступить, все жилы вытянешь, а добра не наживешь. Так или не так? И оленей своих отдавать жалко. Кабы легко их заводил, без труда и горя. А ведь всю силу положил, чтобы дети не безоленными выросли. Невелико стадо, а своё. Подрастут ребята, не ветер вокруг чума гонять будут — олени есть, свои олени. И пища будет, и одежда, и по тундре не пешком пойдут. Как же отдать ни за что ни про что своих оленей в колхоз!

Сколько раз ни приезжал Вынукан к пастухам товарищества «Яля илебц», видел, что живут они дружно, довольны и сыты. Значит, горе не гнет, беда не прижимает. Олени в стадах товарищества не худеют, а, пожалуй, тучнеют даже. Выходит, совместный выпас и впрямь на пользу. Колхозные пастухи приглашают Вынукана к столу.

— Отведай-ка колхозной оленины, она, брат, слаще...

Присаживается Вынукан к пастухам, айбурдает вместе. Заводит разговор о том, что беспокоит.

— В колхозе живете, совместно едите, а как платить будете?

— Заплатим, Вынукан, не беспокойся. Тебя-то уж накормим даром.

Обиделся старик. Что его за жадного скупердяя, что ли, считают. Не даровщина ему нужна, а узнать надо. Большая надобность узнать.

Присматривается Вынукан к оленям и видит на них разные тавра. Вот Хенеры пятно, вот Тайбарея, вот Хатанзея. Почему так? Оленей собрали вместе, а пятно каждый своё оставил. Выходит, и сами не очень верят в колхоз. Поживут-поживут вместе, а потом и разойдутся. Так, что ли?

— Ты, наверно, подкулачник, Вынукан, — говорит, смеясь, Хатанзей.

— Нанося тебе! Слова сказать нельзя, — ворчит Вынукан. — В подкулачники сразу попал. Придумали какое название...

— Ты не обижайся, это я пошутил, — успокаивает старика Хатанзей. — Правильно делаешь, что всё узнать хочешь. Узнавай. И я тебе объяснить чего-то могу. Про пятна на оленях спросил. Скажу. Пятна у нас так и останутся. Тут не колхоз, а товарищество. Разница. В товариществе совместно выпасаем оленей. А олени у каждого свои. Потому свои и пятна. Понятно? Другое дело колхоз. Вот «Пнок» — знаешь? Так у них нет своих оленей, у них все общее. И пятно общее, колхозное, Понятно ли?

— Маленько-то понял, — осторожно отвечает Вынукан. Больше не расспрашивает. Кто их знает, правду говорят или смеются над глупым человеком.

Однажды в чум Вынукана заехал Юрбей. Протирая слезящиеся от дыма глаза, он стал звать хозяина в своё товарищество.

— У нас богатый колхоз будет. Хабевко привел Сядеево стадо. Знаешь, у Сядея какие стада! То-то! И у других наших тоже олени-то есть, не бедняки какие-нибудь... И тебя примем, ты не безоленный... Землю самую лучшую возьмем. Совет даст, не может не дать. Вступай.

Вынукана такой напор сразу заставил замкнуться. Ишь как налегает, к добру ли он зовет, кто его знает. Вынукан качает головой, опустил глаза в землю.

— Раздумывать теперь некогда, — не унимается Юрбей. Все хорошие люди говорят, надо в колхоз скорее идти. Потом поздно будет. Лучшие земли разберут, единоличникам болота да копыточные суходолы останутся. Вот и досидишь до того, что твои олени с голоду подохнут. Вступай в мой колхоз, нечего раздумывать...

— А у тебя сразу колхоз или сперва товарищество будет? — Вынукан скоса прощупывает хитрым глазом Юрбея.

— Хо! Не всё ли одно! Что товарищество, что колхоз, одна благодать. Только слова разные...

— Может, и так, — скромно соглашается Вынукан и задает ещё один вопрос: — А пятна на оленях у тебя остаются или нет?

— Остаются. Как же не оставаться? Ведь перепутаешь оленей...

— Ну, тогда у тебя товарищество, — убежденно заключает Вынукан.

— Пусть и товарищество, — простодушно соглашается Юрбей. — Тебе-то не всё ли равно...

Много ночей не спал Вынукан, раздумывал, как ему поступить. Наконец решился. В новой малице, с новым хореем в руках, на новых крашеных нартах подкатил он к чуму Хатанзея, гремя колокольцами и бубенчиками. Праздничный, как на свадьбу. Хатанзея взяло любопытство — вышел посмотреть.

Вынукан с торжественным видом подошел к Хатанзею, чинно подал ему руку.

— Ну, к тебе приехал! Стадо по моей лыжнице идёт. Скоро будет. Примешь ли?

— К нам, в товарищество?

— Вот-вот, принимай.

— Правление соберем, спросим, согласны ли принять.

И это понравилось Вынукану. Не всех берут, с выбором. Его-то, конечно, возьмут. А так правильно, всякого брать не стоит. Есть и плохие, зачем их в товарищество пускать...

— Спрашивай, как хочешь. Чум-то я всё равно рядом поставлю. Не прогонишь.

— Ставь чум и стадо гони на нашу тропу...

— То и ладно.

Вынукан приложил ладонь к уху.

— Собаки лают. Мои, надо быть. Скоро придут олени...

Скучно одному Лёве Семечкину в палатке. Редактор всё время в разъездах, путешествует из стойбища в стойбище, приезжает в конце недели, сдаст заметки, проверит готовый набор и опять в путь, только снег вихрем за санями. Наберет Лёва заметки, поплутает в кустарнике близ палатки, осмотрит свои капканы да силки, вынет куропатку, подберет зайчишку, выроет из снега кряжи плавника, напилит и наколет дров и опять делать нечего. Книги, какие были взяты с собой, все прочитаны. Чем же заняться? И Лёва начал писать стихи. Сидит, взъерошив волосы, уставив в потолок глаза, мусоля карандаш — всем видом своим хочет изобразить вдохновение. А слова идут туго, разбегаются, никак не становятся в строчку на нужное место. Особенное мучение с рифмой. Чужие стихи читаешь, думаешь, пустяк какой — рифма. Чего мудреного два одинаковых звонких слова подобрать, а начнешь сам искать такие слова, их нет. Только и лезут в голову: розы-морозы, рога-нога, любовь-кровь. Нет, уж лучше без рифм писать, бывают же белые стихи. Разделавшись таким образом с рифмой, Лёва начинает сочинять легко, без затруднений.