Иван Лепин - Перекрестки

И он, потихоньку прислонив мешок к двери шестьдесят первой квартиры, ступенька за ступенькой стал спускаться вниз. И уж когда оказался на улице, чуть не бегом припустил к троллейбусной остановке.

Вахтер Хомяков приготовился выпускать последнюю в жизни смену. С завтрашнего дня он на пенсии. Малость грустно ему покидать свою службу, но что поделаешь — годы. Правда, хотел он было повременить, а старуха — ни в какую. «Ты что, — говорит, — умней всех? Али тебе больше других нужно? Хватит, наработался!»

Хомяков стал у барьерчика, поправил фуражку, откашлялся. Посмотрел на контрольные часы — без трех минут пять.

Первым дверь проходной отворил Васька Фролов из ремонтно-механического (Хомяков знал чуть ли не весь завод по фамилиям — двадцать лет проработал на одном месте). Васька всегда выходил раньше всех, хотя никогда никуда не торопился и никаких срочных дел у него не было. Привык просто.

Вахтер преградил дорогу Ваське.

— Без трех еще! Рано.

— Не будем мелочными, дядя Хомяков, — панибратски сказал Фролов.

Хомяков и впрямь решил, что три минуты в жизни ничего не значат, к тому же у него сегодня было прощальное настроение.

— Ладно, иди.

Потом пошли женщины, молодежь.

— Предъявляйте пропуска! — стараясь быть строже, объявлял Хомяков.

Глаз у вахтера был наметанный, он успевал у каждого проверить пропуск и заглянуть в лицо: по выражению лица Хомяков точно определял, не выносит ли кто что-нибудь из завода. «Взгляд у Хомякова, как рентген, — шутили рабочие, — ни в кармане от него железки не спрячешь ни в сумке, ни в сапоге».

Подошел инженер Никодимов. Хомяков помнил его зеленым ремесленником. Вечно, бывало, пропуск терял. Теперь выучился, стал шишкой.

— До свиданья, дядя Хомяков! — поднял к виску руку инженер.

— До свиданья, товарищ Никодимов! — раскланялся вахтер.

В числе последних выходил малорослый парнишка Коля Жилин. Был он тихий, слесарь старательный. Умный. «Ходят слухи, — вспомнил вахтер, — что Коля книгу про завод пишет. С ним надо быть повежливей. Глядишь, и про меня где строкой обмолвится».

При этих мыслях Хомяков не заметил, что Коля показал ему не пропуск, а удостоверение члена спортивного общества «Авангард» (пропуск Жилин забыл в общежитии).

Медленно, с охотой уступая дорогу другим, приближался к проходной Фома Сергеевич Симоненко, кладовщик, тоже ветеран.

«Через месяц и его проводят», — с грустью подумал Хомяков.

— Как дела, Хомяков? — подходя, спросил Фома Сергеевич и протянул вместо пропуска пачку «Севера». — Закуривай!

— Хорошо идут дела, Фома… Завтра…

Хомяков не договорил, но старый кладовщик понял, о чем хотел сказать старый вахтер.

— Ну, пока! Не тужи!

После дежурства Хомякову велено было явиться к начальнику караула. «Небось поздравить хочет с уходом», — предполагал вахтер.

Когда Хомяков вошел в кабинет, Бережной, начальник караула, говорил по телефону. Он жестом указал вахтеру на кресло. Хомяков с удовольствием сел.

Положив трубку, Бережной с минуту молча смотрел на разомлевшего в кресле Хомякова, затем внезапно сказал, как выстрелил:

— Видите?! — И указал на угол, где стояла связка из пяти-шести коротких досок. — Сам отобрал! А вы, Хомяков, прозевали.

— Неужто?! — Вахтер привстал с кресла.

— А что мне за резон врать?

— Как же это я, а, товарищ Бережной?

— Это мне у вас нужно спросить.

Хомяков строил догадки: кто мог вынести доски? Скорее всего дачник какой-нибудь. Он искал оправдания, но в конце концов понял, что это бесполезно, против факта не попрешь — прозевал.

— Виноват, товарищ Бережной. Обещаю исправиться!

— То-то! — И начальник караула многозначительно прихлопнул какую-то толстую красную папку. — Можете идти, Хомяков!

Вахтер вышел, довольный, что так легко отделался. А через несколько шагов Хомяков остановился. «Постой, как же это я исправляться буду, коль завтра — на пенсию? Нет, надо поставить Бережного в известность…»

И он, не раздумывая, повернул обратно.

Начало мая. С неделю назад сошел последний снег. На обочинах городских тротуаров, даже у подъездов многоэтажных домов, нежа глаз и сердце, зацвела неброская мать-и-мачеха. На клумбах проклюнулись петушки и лилии.

А ближайший парк наполнился гомоном вернувшихся из дальних краев птиц. Да и оседлые — синицы, сороки, воробьи, дрозды-рябинники — тоже радовались наступившему теплу, неистово звенели, стрекотали и чирикали. Под кустами появились листочки кислицы — первое лесное лакомство детей и взрослых.

Проснулись пчелы и шмели.

В такую пору тянет на улицу, на природу — подышать весенним воздухом, понаблюдать пробуждение всего живого.

А у меня на руках — направление в больницу.

Больше всего я боялся многоместной палаты с ее неизменной духотой: в духоте не могу спать.

А тут — всего три человека. Просторно, окно большое, чистое. Больничный двор большой, и шум улицы, проникая к нам, заметно терял свою силу.

Медсестра указала мне на койку возле окна и ушла.

Я назвался.

С койки у противоположной стены приподнялся на локте мужчина крепкого телосложения. Было ему лет тридцать.

— Ну, а меня зовут Вячеслав. Проще — Славка. Язвенник, — сказал он. Видно было, что Славка — парень веселый. — А это дед, — кивнул он в сторону человека, лежавшего на средней, койке.

— Зовут-то его как?

— Зовут? Дед. Я его дедом зову. Вообще-то его фамилия Хвостов, Федор Павлович. Только на имя-отчество он не откликается. А на «деда» клюет… Эй, дед, спишь, что ли? Новенький к нам прибыл.

Дед медленно повернулся, приоткрыл один выцветший глаз. Посмотрел на меня и снова закрыл его.

— Оклемался уже, — сказал Славка. — Дней десять назад чуть живого привезли. Сердце почти не билось. А вот оклемался. Сегодня я его даже в туалет выводил.

Назавтра дед смотрел в мою сторону приветливее: видно, выздоравливать начал.

В обед жена принесла мне книги, свежие газеты. Предложил почитать и деду. Из газет он выбрал «Известия». От «Литературной газеты» и «Советского спорта» отказался:

— Там не разыскивают наследников, у которых за границей умерли родственники? Нет? Тогда не возьму.

Все чаще дед Хвостов стал выходить в коридор. Читал и перечитывал там всякую всячину, развешанную на стенах: санбюллетени, приказы и распоряжения главврача, рекомендации по правильному питанию. Но дольше всего задерживался у стенгазеты «Данко», выпущенной к первомайским праздникам.

Однажды, вернувшись из коридора, спросил:

— А что это такое — «Данко»?

Славка захихикал:

— Ты, дед, разве в школе не учился?

— Учился маленько, но не помню.