Андрей Черкасов - Человек находит себя

Валя шагала, едва передвигая ноги, и чувствовала, как вместе с леденящей ночной сыростью в нее проникает холодная, пугающая своей неосязаемостью пустота.

— Я дойду одна, Алеша, — сказала Валя, высвобождая руку.

— Спокойной ночи, — ответил Алексей, пожимая ее холодные пальцы. Он ушел.

Валя слышала его шаги, замиравшие на мокрых досках тротуара.

— Неужели это все? — шепотом произнесла она, прислонившись к искривленному стволу старой березы на углу улицы. Она прижалась к нему щекой, и ей показалось, что холодный ствол вздрагивает и тяжелое ночное небо опускается над землей все ниже и ниже, как будто хочет накрыть эту землю вместе с Валей, с ее болью, которая становится все сильнее… растет… давит…

Двойственность чувств Гречаника доставляла ему не мало мучений. Он руководил подготовкой к введению на фабрике взаимного контроля и не верил в него. Отдавал ему время, но не находил для него места в душе. Угнетало главным образом то, что приверженность его к старой системе контроля находит поддержку лишь в ограниченном кругу людей…

Партийное собрание решило, и он, главный инженер, подчинился, как коммунист. А свои убеждения, собственный взгляд на вещи? Как быть с этим? Отложить на дальнюю полку, как прочитанную, потерявшую значение книгу?

Он согласен: от тех мер, которые недавно разработал и предложил он сам, польза будет. У станков, у рабочих мест появятся технологические карты, режимы обработки, описания и самые наглядные чертежи деталей, узлов. Все это уже готовится в техническом отделе. Поможет это? Конечно. Рабочий будет знать, что требуют от него. Но знать и уметь осуществить — это же совершенно разные вещи! Браковщиков уже нет и не будет больше, так решено. Но на кого же будет оглядываться рабочий? На свою совесть? Она у людей разная. На эталоны, придуманные Токаревым? На эти деревяшки, которые в конце концов так и останутся музейными экспонатами? Нет и нет! Все это не то, совсем не то! Вот предложение старика Сысоева — это другое дело! Вначале маленькая, после все растущая бригада, которая будет делать художественную мебель. Туда будут отбирать лучших, самых сознательных, работающих без брака, и вполне возможно, что в такой бригаде бракеры будут не нужны. Но сразу на всей фабрике без бракеров? Сделать в год мебели на двадцать миллионов рублей, и никто, кроме одного приемщика на промежуточном складе, ничего не проверит?

Эталоны, между тем, готовились во всех цехах. И опять все: делалось именно так, как хотел Токарев.

Гречаник думал поручить это дело самым опытным и умелым рабочим. Тогда за качество эталонов можно было бы не беспокоиться. Но Токарев решил иначе.

— Заставьте каждого сделать эталон для себя, — сказал он, — и не утверждайте до тех пор, пока не представят годный. Этим мы с самого начала поставим людей в рамки ответственности и безо всяких скидок…

Не по душе пришелся такой оборот дела и мастерам цехов, и большинству рабочих: уж слишком много было хлопот. Мастера собирали готовые эталоны и приглашали в цех главного инженера, чтобы он осмотрел и утвердил их. Но Гречаник придирался страшно и добрых две трети возвращал для переделки. Люди ворчали:

— Тоже, придумали! На этих игрушках одной крови сколько испортишь!

А когда в фанеровочном цехе Гречаник, не утвердив, в третий раз возвратил эталон фанерованной дверки, сменный мастер вспылил:

— Вы уж попросту придираетесь, Александр Степанович! Когда же люди план-то будут выполнять с вашими эталонами?

— По мне — когда угодно! — повысил голос Гречаник.

— Я в фабком пойду! — начал горячиться мастер. — Что у меня люди заработают на этих бирюльках?

Ярцев, все эти дни проводивший в цехах, оказался свидетелем спора. Он вмешался:

— А интересно, что вы в фабкоме заявите, товарищ мастер?

— А то и заявлю! — ответил мастер, начиная уже выходить из себя.

— Ну да, — спокойно, как бы соглашаясь, продолжал Ярцев, — так попросту придете и скажете: «Товарищ предфабкома, вмешайтесь, администрация заставляет меня требовать от рабочих качественного изготовления эталонов, а у них не получается, отмените решение партийного собрания!» Так, что ли?

— Ничего не так! Надо, чтобы нам специально эталоны приготовили.

— Вот именно. А люди будут на них смотреть, сделать же все равно не смогут. Картинкой умения не прибавишь! Свои руки сделать должны. Вы подумайте: эталон сделать не можем! А то, что изготовляем, должно быть точь-в-точь по эталону. Ну, а теперь скажите, что же вы до этого дня в своем цехе делали? Брак ведь, правильно?

Мастер не ответил. Он сосредоточенно теребил ворот своей спецовки. Однако, почувствовав его поддержку, Степан Розов, работавший в этой смене, выкрикнул с места:

— Готовые давайте!

— Кто не хочет делать эталоны по-настоящему, тому в цехе места нет, — твердо сказал Гречаник.

— Вы поймите, — старался втолковать мастеру Ярцев. — Взаимный контроль — это взаимная строгость с самого начала. Рабочие должны так же вот безжалостно придираться друг к другу, когда будут принимать от соседа уже не эталоны, а рядовые детали.

Вечером, когда Ярцев рассказывал Токареву о событиях этого дня, в директорский кабинет вошел председатель фабкома Тернин, невысокий сутуловатый человек с добродушным лицом и усталыми глазами.

— Беда, товарищи администрация, — озадаченно проговорил он, разводя руками. — Получится ли что у, нас со всем этим, а? Из фанеровочного идут — шумят, Шпульников вчера пришел — говорит: рабочие отказываются по нескольку раз эталоны переделывать. Как быть-то?

— А ты, Андрей Романыч, сам ответь, — сказал Ярцев, — как быть, если больной отказывается глотать горькое лекарство? Лечить бросать?

— Зачем это? Уговорить надо, растолковать…

— Ну вот, оказывается, сам понимаешь?

— Выходит, еще собирать придется, — потирая лоб, сказал Тернин.

Токарев поднялся из-за стола, энергично потирая руки. Нахмуренные брови его разошлись, на лице показалась улыбка.

— Давайте, где особенно туго идет, проведем цеховые производственные совещания, — сказал он и добавил: — А вообще, должен вам сказать, все развивается очень правильно.

— Что вы имеете в виду? — спросил Гречаник. Он стоял в стороне с хмурым лицом, засунув руки в карманы.

— Я имею в виду, что болезнь начинается всерьез!

— Что же в этом хорошего? План в августе, мне думается, мы завалим тоже всерьез.

— Пускай! Восполним в сентябре. — В голосе Токарева прозвучала спокойная уверенность. — Но никаких скидок, никаких послаблений, если по-настоящему хотим возродить славу уральских мебельщиков!

Тяжело вздохнув, Гречаник покачал головой.

— Та слава, о которой говорите вы, Михаил Сергеевич, — сказал он, — это слава отдельных кустарей, художников. Это ж совсем другое дело! Таких художников сейчас единицы, а остальные… Да что там говорить! Скажите, какого искусства можно ждать от людей, которые ежедневно делают сотни одних и тех же вещей, даже ре целых, а только частей их? Искусство же требует проникновения в красоту вещи. Художество, искусство идет от красоты вещи.