Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Мой крёстный Георгий сказал: — Не надо смеяться над беднягой, хватит с него и собственного его несчастья, он, мол, весь белый свет обошёл, и радости много повидал, да и горя немало хлебнул. Видно, жизнь его не раз оглушила своей дубинкой, потому он и ходит такой безразличный ко всему. Он не может долго усидеть в городе, но и в деревне не находит себе места.

И вот, когда мы играли в нашего обычного «осла», этот человек и заявился вдруг и стал как-то странно на нас поглядывать. Мне пришлось раза три стоять «ослом», и от злости я чуть не разревелся.

— Не понравилось, юноша? — услышал я его хриплый голос. — Это ещё что! Вся жизнь человеческая подобна этой игре в «осла»: если не ты перепрыгнешь через кого-нибудь, то тогда другие тебя заставят согнуть спину, сделаться ослом, а сами станут через тебя прыгать. Ээх! — вздохнул он, не спеша повернулся и побрёл восвояси.

Я тогда толком-то ничего и не понял, что он сказал, но зато позднее, когда подрос и разума у меня прибавилось, всё для меня стало ясно. Что и говорить, скверное было тогда время, не то, что теперь, хи-хи-хи, когда люди так крепко уважают и любят друг друга, хи-хи-хи… небось, как раньше люди прыгали друг через дружку и только так проторяли себе дорогу в жизнь. Но я не пошёл по такому пути, не поддался соблазну. И никогда не возникало во мне желания перепрыгнуть через кого-нибудь… Да и особых способностей к этому у меня не было. Я старался выйти из водоворота людских страстей и жить своей мирной жизнью. Мне всегда казалось, что настоящее мужество не в том, чтобы прыгнуть через кого-то, а в том, чтобы прожить жизнь, никого не обидев!

Словом, в тот день мы заигрались. За это время я снова захотел пить и по дороге домой то и дело прикладывался к горлышку кувшина. Деду достался глоток воды, да и то тепловатой.

— Куда же ты воду девал? По деревне носил, что ли?

— Выпил!

— Из родника надо было пить! А то за водой пошёл, а сам всю воду по дороге выдул! Хорошенькое дельце! Ну смотри, никому не проговорись об этом, иначе вся деревня высмеет тебя, на весь свет ославят!

— А я сначала не хотел пить, потом мне захотелось, что было делать? — оправдывался я.

— Надо было вернуться на родник! Чего ты приплёлся обратно с пустым кувшином? Не понимаешь? — дед сунул мне в руки пустой кувшин. И я, понурив голову, поплёлся за водой снова. На обратном пути я уже и не помышлял сделать хоть один глоток из кувшина. Так шутка со спящей кошкой мне дорого обошлась. А дома решили: Караман умеет ходить за водой, — и кувшин теперь всё чаще маячил за моей спиной. День-то был один, а хождений к роднику — девять.

Однажды утром я проснулся и вижу: дядя мой Пиран вместо ружья перекинул через плечо длиннющую косу, а на спину взвалил мешок.

— Куда это ты собрался? — с любопытством спросил я.

— К чёрту на кулички! — огрызнулся он.

Я почему-то обрадовался и попросил:

— Можно и мне с тобой?

— А ты хоть знаешь, какие они, эти чёртовы кулички?

— Не знаю!

— Вот видишь, а сам лезешь!

Но мне было всё равно куда идти, я готов был бежать хоть к чёрту на рога, только бы не к роднику: так опостылело мне то хождение за водой.

Позже я понял, что дяде в тот день идти на сенокос так же хотелось, как мне на родник. Вот и выходит, что чёртовы кулички у всякого свои.

Отец уже три дня косил в горах. Ночь он проводил в шалаше из сухих ветвей, и младший брат теперь должен был отнести старшему немного еды и подсобить ему в работе. Я так приставал к дяде, что он не смог мне отказать и взял меня с собой. Мы поднялись по косогору.

Отец косил у опушки леса.

Увидев нас, он просиял: по всему было видно, что наше появление было как нельзя кстати. Он бросил косу и, развязав мешок, немного перекусил, потом повесил сумку на ветку груши, чтоб в него не наползли муравьи, наточил косу и вновь взялся за работу. Дядя с кислым выражением на лице последовал его примеру. Меня они посадили возле шалаша.

Мне хорошо был виден ярко-красный ковёр. Это росла спелая земляника. Я пожалел, что не захватил с собой корзинки: хорошо было бы набрать полную корзину ягод и отнести Гульчине. Но только, когда её отца не было бы дома. Потому что я очень боялся его чёрной бороды.

Настал полдень, и сделалось невыносимо жарко. Громко и неумолчно стрекотали кузнечики. Вскоре подошли и отец с дядей. Улёгшись отдохнуть в тени дерева, они закурили. Потом отец зашёл в шалашик и вынес оттуда кувшин из выдолбленной тыквы.

— Как теперь быть? — спросил он дядю. — Не станем же мы обедать без воды? Кто пойдёт, я или ты?

Младший брат спокойно заметил: — Так я не знаю, где здесь родник.

— Охотник не собьётся в горах с тропинки. Видишь во-он там большой бук? Оттуда пойдёшь по тропинке, и она сама приведёт тебя к источнику, — сказал отец. — Ну, пойдёшь, или мне отправляться?

— Как хочешь! — пожал плечами дядя. — А вообще полагается младшему нести воду, — добавил он, поглядев на меня.

Тогда отец повернулся ко мне:

— Ну как, герой, не наскучило тебе отдыхать?

— Отчего же, здесь прохладно… — ответил я, не сморгнув.

— А ты как считаешь, кому следует идти за водой: мне или твоему дяде?

Тут уж я смекнул, почему братья завели этот разговор: — может, мол, мальчишка сообразит, что это ему следует принести воду.

Какого чёрта бежал я с равнины в горы, если мне снова за этой водой проклятой идти? Прямо из огня да в полымя!

— Ты чего язык проглотил? Посоветуй нам, как быть? Да не стесняйся: иногда и ребёнка не грех послушать.

Я не стал долго раздумывать и разрешил спор просто:

— А чего здесь думать? Сначала пускай один пойдёт, потом другой.

— Ах, ты, бессовестный! Развалился здесь, совсем лодырем стал! Лежебока ты несчастный! — разозлился отец, — может, тебе сенца под бочок подложить, чтоб мягче было, а? Ты что же наблюдать за нами сюда явился? Нахал ты эдакий, знай раз и навсегда, что работа лодырей не терпит! Убирайся вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

— Эх! — подумал я. — Видно, на роду мне это написано! — и, схватив кувшин, стрелой помчался к роднику.

Словом, в горы я больше не пошёл, но и воду таскал по-прежнему без охоты. Тогда дед попросил нашего кузнеца Адама Киквидзе выковать для меня небольшую мотыгу: когда она была готова, дед приладил к ней красивую ручку и благословил меня на дело. Отныне, отправляясь работать в винограднике, он брал с собой меня.

Дед без устали твердил мне: — Знай, сынок, не будет счастлив тот, кто не любит землю и лозу. — Слова эти до меня не долетали, их уносил ветер, был ли он, или его не было.

Но как-то раз днём, в самый зной, дед всё-таки заставил меня поработать. Незадолго до этого он срубил старую грушу, дававшую прохладную тень, и теперь спрятаться от палящих лучей солнца можно было разве только под самыми лозами. Когда мы изрядно поработали, дед присел на пенёк. Тут же, рядом, стояла старая бочка из-под вина, в которой обычно разводилась бордосская жидкость. Теперь в бочке была чистая вода. Дед поставил ногу на мотыгу, достал кисет и задымил. А я за его спиной стал размахивать мотыгой, словно мотыжил на его голове. Он неожиданно повернулся ко мне и крикнул: