Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

— Жалко мне тебя, парень, золотое у тебя сердце. Грешно такому человеку без жены и детей оставаться, — сказал он мне на второй день. — Не верю я, что на всей земле невесты для тебя не сыщется. Давай походим ещё, поищем.

И мы пошли.

— А вот эта тебе не подойдёт?

— Одноглазая?

— Что с того, что один у неё глаз, зато ничего от неё не скроется.

— Ты что, Кечули, опять за своё принялся? Вздор мелешь…

— Поверь мне, брат, Караману Кантеладзе одноглазая жена очень даже кстати. По крайней мере, дурья твоя голова, непутёвость твою не заметит, да и на другого этот единственный глаз не обратит.

— Ты меня с собой, парень, не путай. Если на то пошло, так найди мне слепую, глухую и немую. Куда уж лучше! Никчёмность она мою не узнает, на другого меня не променяет, проклятиями не осыпет и сплетен домой не принесёт. Дурак ты эдакий! Разве не видишь, что и здоровый глаз у неё портится? Что я с нею тогда делать стану, на поводу что ли её водить. Идём, батоно, и перестань, пожалуйста, так шутить. Услышит ещё, бедняжка, обидится. Жалко ведь человека.

— Видит бог, я тебе, Караманчик, добра хочу. Но что-то долго ты выбираешь. Смотри, чтоб отбросы тебе не достались! Ещё разочек послужу я тебе, а потом шабаш. Пусть у меня ноги отвалятся, если хоть раз пойду.

Но пошёл он со мной и второй раз, и третий, и ноги у него не отвалились, и нигде он не споткнулся.

……………………………………………………

— Хозяин!

— Батоно?

Вошли мы в маленький дворик и сразу же в тени ореха встали. Навстречу нам мальчонка выскочил, весь в слезах. В одной руке у него мчади кусочек, в другой — сыра ломоть.

— Здравствуй, парень, — протянул ему руку Кечо.

Ребёнок со всех ног прочь бросился.

— Мама, мамочка, дядя у меня сыр отнять хотел, — стал он жаловаться матери.

Мать стукнула его по голове: «Замолчи, дурашка, придумаешь тоже!» — Потом стала звать взобравшихся на ткемали трёх голопузых мальчишек.

— Куда вы, негодники, дайте ему поспеть! В почках ободрали, паршивцы эдакие!..

Двое из них послушно спустились, а третий вскарабкался ещё выше и показал ей язык.

— Детей у неё с три воза! — заметил я.

— Да, видать, не обидел бог, — согласился сват.

Тут же под навесом мальчик с девочкой подрались.

— Мамочка, — закричала девочка. — Евтихия мне все волосы выдрал!

— Ты что делаешь, дурень, не соображаешь разве, что девочка она, — набросилась на него мать. — А ты тоже в долгу не оставайся, поддай ему, как следует, — посоветовала она дочке.

Девушки, на которую мы пришли посмотреть, видимо, дома не было, но спрашивать, где она, мы постеснялись. Оставалось ждать.

На террасе стояла колыбель. Подошёл я к лежащему в ней младенцу и палец ему протянул.

— Агу, агу!

Он тотчас же принялся этот палец сосать, да так, что чуть руку мне не откусил. Испугался я, отдёрнул её.

Ребёнок во всё горло заревел.

— Что ты сделал, Каро? В глаз бедняге попал, — упрекнул меня сват.

— Ослеп я, по-твоему, что ли, — отмахнулся я.

Дитя между тем успокоилось, улыбнулось мне дружелюбно. Но, увидев нахмуренного Кечошку, тотчас же снова сморщило носик. Вот и пойми этих младенцев! Разве можно от крошки ума требовать? Кто знает, отчего они плачут. Причину найти трудно: тысячи их. И почему смеются — радуются, тоже понять трудно. Может быть, предчувствуют превратности судьбы? Приласкал я снова ребёнка, но пальца ему не стал протягивать.

— Смейся, радуйся, генацвале, — весь мир тебе принадлежит, — сказал я ему ласково. — Кому как не тебе смеяться, будущему его покорителю.

Думал я, что обрадовал младенца, а он снова накуксился. Смешно даже: все великие мира сего только и мечтают завладеть им, потому и убиваются, а этому несмышлёнышу я мир без борьбы и труда подарил. Он же вместо того, чтобы радоваться, в три ручья ревёт. Не хочу, мол, не надо мне. Видали вы подобную неблагодарность?!

— Ладно, уж, ладно, кацо, замолчи, не хочешь, я насильно не заставляю. Дай бог тебе вырасти, а потом видно будет. Посмотрим, ответишь ли ты снова на такой подарок отказом? Довольно, хватит плакать, не хочешь, я другому подарю! Тысячи ведь желающих…

— Марта! — послышался из кухни мужской голос. — Скорее, убился он.

— Вай ме! Что ты говоришь, кто убился? — побледнела хозяйка.

— Горшок, женщина, горшок, говорю, кипит, убивается!

— Будь ты неладен, напугал до смерти! — помчалась со всех ног на кухню Марта.

— Кажется, на обед здесь лобио? — посмотрел я на свата.

— Может быть, ведь для такой оравы и коровы на шашлык не хватит…

— Давай, Кечо, лучше в другое место пойдём.

— Не торопись, дай срок, осмотримся.

Кечо, наконец, расспросил, куда запропастилась девушка, узнал, что повезла она вчера двух меньших братьев к родителям матери и вернётся в полдень.

Так как час обеда уже наступил, решили мы дождаться девушку да и обеда заодно.

— Не скучайте, дорогие, — сказал нам будущий тесть. Сам он кувшин из-под вина мыл. — Скоро обедать будем. Знаете, — обратился он к нам снова, — стол без вина не стол. В прошлом году виноград у меня плохо уродился, так что вина получилось мало, осенью уже всё поистратилось. Придётся мне к соседу пойти, у него одолжить немного. Да вы не беспокойтесь, я мигом!

— Тухуния, парень, где ты? — позвал он кого-то.

— Здесь я, папа, — выскочил из давильни чернявый мальчуган в ситцевой пёстрой рубашонке и стал, обиженно оттопырив губы.

— Ты кто, Тухуния или Шаликуна? Смотри, если обманешь, как вчера, шкуру с тебя спущу! — погрозил пальцем отец.

— Честное слово, Тухуния я, всегда ты, папа, меня путаешь! — обиделся мальчик.

— А чёрт вас разберёт, штанов ведь ни на одном из вас не надето, — махнул рукой отец, — ну, если ты Тухуния, тогда спой что-нибудь, чтоб гости не заскучали.

— Неужто ты петь умеешь! Что ж до сих пор молчал? — пошутил с ребёнком Кечо.

— Умею. Папаня меня обучил. Голос, говорит, у тебя подходящий.

— Ну давай, пой, да не стесняйся. Забыл, что ли? Начни, а я тебе подпевать стану.

Ребёнок крепко прижал руку к голому бёдрышку и, вытянув шею, запищал тоненьким звонким голосом:

— Молодец, хорошо поёшь! Тебе в церковном хоре место. Большое ты нам удовольствие доставил, спасибо! — сказал ему Кечо.

Я пошарил у себя в кармане и извлёк оттуда пятак.

— На, купишь себе завтра леденцов, голос у тебя слаще станет.

Ребёнок словно на крыльях улетел. Тут же вмиг набежала орда таких же голопузых, похожих на него, мальчишек.

— Дяденька, дяденька, — наперебой закричали они, — мы тоже петь умеем! Спеть?

— Валяйте!

Начали они кто в лес, а кто по дрова, и такой шум поднялся, что уши у меня заложило.

— Хорошо, конечно! Но если замолчите, лучше будет.