Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Разделил я между ними всю мелочь, какая у меня была, и они так же мгновенно исчезли, как и появились.

В полдень вынес хозяин на террасу большой стол, поставил на него принесённый от соседа кувшин вина, а хозяйка — дымящийся горшок с лобио. Как приоткрыли крышку, ударил мне в нос запах чеснока и, сказать по правде, на душе стало хорошо и покойно. Разлила хозяйка лобио в небольшие деревянные мисочки, поставила их перед рассевшимися вокруг стола ребятишками, а гостям не предложила. Зато появились перед нами два зажаренных цыплёнка.

Взял я стакан вина, поднёс его ко рту, благословил очаг по всем правилам и только собрался цыплёнком закусить, а цыплят как не бывало. Поразительно!

«Ожили они, что ли, думаю, или улетели, или запропастились куда?» Вот чудо! Посмотрел я на дверь и увидел, что один из мальчишек надул шар из куриного зоба, а щёки у него, как у зурнача: вот-вот лопнут. И у другого такой же шар в руках — он с ним как с мячиком играл. Понял я тогда, что не улетели цыплята. Куда они, скажите на милость, без зобов своих могли деться? Ясное дело, слопали их ребятишки в один присест.

У одного мальчишки заметил я в руках цыплячье крылышко. Это меня окончательно убедило в том, что жареные цыплята не оживали и никуда не улетали.

На столе, кроме вина и кусочка мчади, ничего не осталось, да и тот вскоре исчез. Выпили мы вина на пустой желудок и из-за стола поднялись. Хозяин, конечно, извинился. Но какой прок в его извинениях для пустого желудка? Особенно для Кечошкиного…

— Сколько всего у вас детей? — спросил я у женщины.

— Немного их у меня осталось, двенадцать всего, — печально ответила она.

— А что, разве было больше?

— Как замуж вышла, грудь у меня ещё не отдыхала. Однако смерть проклятая и нашего дома не обошла. Напала на деревню какая-то чужеземная болезнь, троих мальчишек у меня отняла. По сей день сердце кровью обливается. Дети, ведь, что пальцы на руке, какой ни отрежь, одинаково больно, — утёрла она глаза концом косынки.

— Эк плодовитая, детей, что икру мечет, — проворчал сват.

— Знаете вы Петруа Кивиладзе? — спросил я у неё.

— Как же, мужем он сестре моей приходится. Что-нибудь плохое с ним приключилось? — забеспокоилась она.

— Да нет, что ему сделается. Это я просто так… Видать, у вас порода такая…

— Не знаю, дорогой… Третья наша сестра уже девять лет как замужем, а вот до сих пор не дал бог ей ребёночка. У одной-то матери дети разные бывают. Просит она у меня подарить ему какого-нибудь мальчишку, а я не могу. Вот двоих к бабушке в гости отослала, так места себе не нахожу. Неспокойно у меня на душе. Уж очень они шкодливые, не натворили бы чего.

— Мама, — подошла к ней девочка с крынкой. — Корову я привела, если некогда тебе, я подою.

— Как это некогда, доченька, оставь, сама я всё сделаю. Устала ты, небось, отдохни маленько.

— У вас что же и в полдень коров доят? — полюбопытствовал я.

— Нужно нам. Так что поделаешь?

— Ой! — услышали мы через несколько минут.

— Что случилось?

— Корова проклятая лягнула да пролила всё, что надоить удалось, — чуть не плача, говорила женщина.

— Что теперь делать-то! Ребёнок придёт, а есть нечего.

— Ладно тебе плакать, не отпустит её твоя мать голодной. Чем-нибудь обязательно накормит да с собой в дорогу даст ещё.

— Ну что надумал? — спросил меня сват.

— Не семья, а голь перекатная. Одними детьми только и богата. А разве этого достаточно? Ты зятем Кивиладзе быть отказался, а эти чем лучше? Помнишь, как тогда говорил: не приведи меня бог без детей остаться, но и столько…

— Прав ты, Карамаша, — Кечо затянул потуже ремень. — Посмотрим кого-нибудь другого. В Бостана вдова вот Датусани живёт, дочка у неё, как солнышко.

— А она богата? Тоже, наверное, оборванка какая-нибудь…

— Ты о дочери?

— А о ком же, не о вдове, конечно.

— Зря так говоришь. У них дом — полная чаша. Всё есть. Зятя вот только хорошего недостаёт.

Подошли мы к красным воротам, над ними амбар забитый доверху кукурузными початками с небольшим крылечком.

— Отчего это, спрашиваю, амбар она над воротами выстроила? Неужели другого места не нашла, людей, что ли, дразнит, вот, мол, какие богатые, и дочь у меня красавица, и кукурузы полно.

— Да не цепляйся ты ко всему, во всём перво-наперво подвох какой-нибудь ищешь! Во-первых, ничего плохого нет, если путник от дождя под этим навесом укроется. Во-вторых, амбар и ворота одним тестом пригнаны, а в третьих — место, для амбара предназначенное, она по-другому использует, огород разобьёт или виноградник, придумает что-нибудь. У здешних крестьян землицы-то маловато, вот так-то, дружок!

— Умница — женщина, если ею это придумано. Одна она, никто ей не помогает?

— К чему ей чужая помощь! Всё она сама. Я ведь недаром тебе её хвалил, теперь сам убедишься.

В середине ворот заметили мы небольшую калитку, приоткрыли её тихонько.

— Хозяин!

— Батоно?

На террасу трёхкомнатной оды вышла девушка — тоненькая, губы вишенкой, платье в горошек, коса на грудь переброшена.

— Здравствуй, Этери, что матери твоей дома нет?

— Здравствуй, Кечо. Нет её, в винограднике она, ушла лозу окучивать, пожалуйте, сейчас я позову, заходите.

На зов девушки появилась женщина средних лет. Под густыми сросшимися бровями чёрные глаза ласково поблёскивают, сама улыбается. Платье на ней тёмно-синее, на голове ситцевый платок. Скинула она на ходу серый передник и за руку с нами обоими поздоровалась, а Кечошку даже за ус потянула.

— Здравствуй, — говорит, — проказник, как твои близнецы поживают?

— Живут себе, молоко сосут да спят, что им ещё делать?

— Ну, коли сосут, значит, всё в порядке, ничто их не одолеет, потому что лучше материнского молока ничего в мире нет. Первейшее оно лекарство от всех болезней. А это что за парень такой, не узнаю я что-то.

— Сын Амбролы Кантеладзе, сосед мой, двор в двор живём.

— У него, что, тоже близнецы?

— Да нет, не женат он ещё, тётушка Фосинэ, теперь вот приглядывается.

— Молодец! Мужчина всё должен делать вовремя. Твоих я знала. Хорошие у тебя были родители, жаль рано ушли. Ты, детка, что, один теперь живёшь?

— Да, батоно.

— А что у тебя за хозяйство? Поле, небось, виноградник.

— Как же.

— Один управляешься?

— Кое в чём соседи помогают.

— Да-а, не мешало бы тебе хозяйку завести. Где отдыхать будете, на террасе, или под орехом?

— Всё равно, — ответили мы одновременно.

— Этери! — позвала она, — ты чего прячешься? Никто тебя похищать не собирается, вынеси-ка на террасу скамейки.

Сели мы.

— Не люблю я всяких туманных разговоров, вокруг да около, — начала вдова. — Когда в дом, где девушка на выданье, мужчины молодые приходят, понятно ведь сразу, зачем они пожаловали. И вы небось… Так вот я вам что скажу, дорогие. Тут моя дочь, и вы тут же. Оглянитесь друг на дружку, потолкуйте о том о сём, а там видно будет, что да как. Не люблю я спешки, но и волынить тоже ни к чему. Пожаловал раз как-то к соседке моей сват, отказали они, сначала, думали, вернётся, просить станет, — нет, не вышло дело, потом других тоже не оказалось, так и сидит, бедная, в девках по сию пору. Жалеет, конечно, теперь, да поздно уж. Девушка всегда бояться должна, как бы ей, храни бог, дома остаться не пришлось. Уж я-то не боюсь, что дочь моя дома постареет, но всё-таки всему своё время есть. А бывает, что у девушки, которой счастье раз изменило, замуж выходить охота пропадает. Поэтому-то и говорят — всякому овощу своё время.