Савелий Леонов - Молодость

Настя билась до последнего патрона, уводя товарищей в заросли. Когда умолк ее карабин, она вступила врукопашную с пешими казаками. И тут что-то зловеще сверкнуло перед ее глазами — сразу стало темно…

Очнувшись, Настя увидела алые пятна крови на притоптанном снегу и каких-то людей под деревьями. Один, в черной папахе, шел к ней. Другой, в полушубке, бежал ему наперерез—это был Ефим Бритяк.

— Отставить! — крикнул Ефим, подняв маузер. Станичник, не обращая внимания на окрик, взмахнул клинком и повалился с простреленной головой. Ефим скомандовал:

— Отряд, ко мне!

Подскакали четыре конных солдата, сопровождавшие его, сорвали с ремней винтовки. Дали по казакам рассыпчатый залп.

Ефим шагнул к бледной, ослабевшей Насте, медленно сползавшей по коре дуба на снег…

«Теперь я хозяин твоей жизни!» — подумал он, взял ее на руки и кинулся к дрожкам.

Кто-то стрелял им вслед, но они уже пропали в слепящей бешеной вьюге.

Орджоникидзе связался по телефону с Реввоенсоветом фронта и доложил о результатах кровопролитного сражения, о безуспешных атаках на станцию Стишь, о потере — в третий раз — города Кромы.

Получив указания, Орджоникидзе немедленно стянул части Ударной группы в район Кромы — Дмитровск для борьбы с дроздовской и марковской дивизиями. В орловском направлении создавалась вторая группировка из соединения 3-й армии и эстонской дивизии, которой надлежало истребить корниловцев.

На завьюженные поля легла еще одна беспокойная ночь. В наступившем затишье обе стороны не спали, готовясь к решающему дню. Военачальники рассылали приказы, передвигали стрелковые и кавалерийские части, подтягивали резервы. По снежному бездорожью косматые, обледенелые першероны и арденки везли тяжелую артиллерию на новые позиции. Скрипели в темноте полозья саней, нагруженных снарядами, патронами, гранатами. На рельсах, занесенных сугробами, чинились бронепоезда, пополнялись запасы горючего и боекомплекты. Раненые и тифозные отправлялись в тыл.

А на передовых линиях действовала разведка — глаза и уши сражающихся армий. Смело и неуловимо шныряли в снегу эти маленькие люди, от которых зависело военное счастье.

Осипу Суслову, имевшему задание разведать подступы к Дмитровску, удалось пробраться глубоко в расположение врага. Он был лучшим разведчиком 7-й стрелковой дивизии, державшей фронт правее Ударной группы. Не раз помогал этот расторопный весельчак своему командованию разгадать вражеский маневр, предупредить его внезапное наступление.

Верный своему излюбленному способу подкрадываться к врагу с тыла, Суслов обычно много тратил времени и сил, чтобы найти обходные пути. Зато, очутившись за спиной противника, мог приблизиться даже к боевой заставе незамеченным.

На этот раз Суслов обнаружил в помещичьей усадьбе штаб марковского полка, установленную на высотке батарею и пулеметные точки. Возвращаясь назад другой дорогой, разведчик попал в какие-то лесные буераки и совершенно сбился с пути.

«Куда же меня черти занесли? — досадовал Осип. — Темь — хоть глаза выколи, местность чужая… Не угодить бы в руки белых».

Усилился снегопад, все закружилось в метельной пляске. Множась и нарастая, перекатывался в небе орудийный гром.

Осип стоял прислушиваясь. Над его головой с бешеной скоростью проносились снаряды, оглушительно звонко крякали разрывы. Один снаряд поднял столб черной земли недалеко от разведчика. Осколки засвистели, царапая обледенелый бугор… Но внимание Осипа Суслова привлекли другие звуки: в сплошном грохоте он услышал стрельбу гаубичной батареи, выделявшейся тремя мощными ударами: бам! бам! бам!

«Ага, вон они, наши!»—обрадовался Осип, быстро сообразив, что находится далеко от своей части, на истоптанной ночными разъездами и одиночками, лазутчиками межфронтовой полосе.

Он круто свернул на выстрелы гаубиц и, держась края перелеска, зашагал против ветра. Ходьба согрела его. Осип вспомнил полученное от жены письмо, в котором Нюрка сообщала о рождении двух мальчиков. Четыре месяца он не имел вестей из коммуны. Он не знал, что коммунары отступили с войсками и теперь жили где-то на Волге.

«Аи да Нюрка! Сразу двух сынов принесла!» — Он часто думал о том, как соберутся после войны в саду коммуны «Заря» старые товарищи, разбросанные сейчас по фронтам, как улыбнется боевой комиссар Степан Жердев и скажет:

— Поздравляю вас с победой! Хорошо бился народ за волю, за счастье, за Родину!

Да, славно заживут люди. Переведутся нищие, исчезнут жиреющие тунеядцы. Труд и богатство станут неразлучны. По примеру коммуны, некогда организованной жердевскими большевиками Степаном и Настей, мужики распашут межи на полях—черты вечной злобы и раздора, — сольются в единую семью.

Осип вздохнул, зачарованный мечтой. Стрельба гаубичной батареи слышалась ближе.

Впереди, сквозь белый занавес снегопада, проступали темные избы деревни, голые кусты ракитника, высокие курганы соломенных скирд.

Суслов прополз к большой каменной риге, вынесенной на огороды, и обнаружил вражескую заставу. Он сразу понял это, заметив окоченевшую от холода фигуру часового.

Придвинувшись ближе, Суслов уловил за дверью голоса марковцев и отстегнул с пояса гранату.

«Угощу напоследок и—домой», — решил он, закладывая капсюль.

Вдруг Суслов припал к сугробу и затаился: рядом с часовым, точно из-под земли, выросла другая фигура, донесся легкий шорох, глухой удар и все стихло. Над поверженным марковцем поднялся человек в заснеженной шинели, осторожно шагнул к двери.

Лежа в снегу, Суслов вспомнил предупреждение начальника дивизионной разведки:

— Учти, к Дмитровску направился второй следопыт— не перестреляйте друг друга!

— Из наших ребят? — спросил Суслов,

— Нет, прикомандированный к нам политработник. Смелый такой! Взял да и сам ушел в разведку.

У Суслова радостно забилось сердце… Что-то неуловимо-знакомое показалось в этом дерзком следопыте, в его сильных и ловких движениях. Он поднялся из рыхлого сугроба и не успел шагу ступить, как почувствовал у своей груди штык.

Человек в заснеженной шинели стоял перед ним, сдержав последним усилием воли смертоносное оружие.

— Степан! — прошептал Суслов, не совсем веря догадке, хотя уже ясно видел Жердева.

— Осип…

Товарищи крепко, по-мужски, сжали друг друга в объятиях. Правда, Суслову все еще казалось, что он видит необычайный фронтовой сон, что достаточно малейшего движения — и сверстник его молодости исчезнет, а на том месте появится часовой в башлыке, с погонами марковца… Но Жердев сегодня был менее впечатлителен и сразу потянул Осипа к двери.

В глубине пустой риги, сохранившей житные запахи прошлогодних кормов, играло золотисто-розовое пламя низенького костра. Оно скупо и неровно освещало вооруженных винтовками офицеров, которые стояли и сидели, грея окоченелые руки. Слышался простудный кашель, отрывистые и злые голоса. Исполняя у Деникина в большинстве своем солдатские должности, эти храбрые вояки давно уже потеряли внешний лоск. Только звездочки на погонах да белые кокарды остались им в наследство от прежних чинов.