Савелий Новодачный - Домашний рай

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,

Потрусили за ствол – он упал, упал…

Вот вам песня о том, кто не спел,

И что голос имел – не узнал, не узнал.

Может, были с судьбой нелады, нелады,

И со случаем плохи дела, дела,

А тугая струна на лады, на лады

С незаметным изъяном легла…

В. Высоцкий

Когда ты был мал, ты знал все, что знал

И собаки не брали твой след.

БГ

Велика Россия, а поступать некуда.

Из физтеховского фольклора

Мы на физтех собрались все

Постигнуть физики мир трудный,

Чтоб засиял науки свет

По всей земле из Долгопрудной.

Из гимна физтеха

Долгопрудный ничем бы не отличался от других провинциальных городков Советского Союза, если бы не пара жирных обстоятельств, делающих его уникальным. Во-первых, располагается он возле столицы – города-героя Москвы, а, во-вторых, здесь находится знаменитый физико-технический институт.

Конец апреля тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Подмосковье выдался столь же капризным, как характер самовлюбленной красотки. Еще двадцать четвертого стояла по-настоящему теплая погода с температурой двадцать градусов, а вот уже двадцать седьмого ртутный столбик едва дотягивал до девяти. Впрочем, в студенческом городке физтеха все проходило, как всегда. Был обычный день из шести счастливых лет, как написано в проспекте института, – эти замечательные слова, придуманные не то романтиком с кафедры теоретической физики, не то англичанкой с кафедры иностранных языков, преподаватели которой, как правило, проверяют на вступительных экзаменах сочинения, а, скорее всего, скромной лаборанткой, с восхищением взирающей на красивых энергичных мужчин с отточенным умом и быстрой реакцией, отпечатаны крупным шрифтом в памяти всякого, для кого слово «физтех» звучит гордо.

Прохладный, но солнечный денек вытащил на корты и площадки никак не сопротивляющихся мягкой силе студентов. Шесть счастливых лет именно этих ребят пришлись на восьмидесятые – эпоху тотальной смены лозунгов. В домах и на улицах мертвенной Москвы, где на крышах домов, казалось бы, навсегда останутся лозунги «Коммунизм победит!» и «Партия – бессмертие нашего дела!», началось смутное, еще не ясное брожение. Великая страна, словно проснувшаяся медведица в берлоге, начала поворачивать неправдоподобно огромное тело, в своем пробуждении еще не замечая, что ненароком рушит стенки непрочного, как на поверку выяснилось, жилища.

Но о дальнейшем ходе истории ни эти ребята в голове с Сивухиным, кто помладше, а кто постарше – с Ландафшицем, в абсолютном большинстве своем не знали и, вряд ли, догадывались. Ландафшиц, а точнее Ландау и Лифшиц, по чьему учебнику на старших курсах студенты учат квантовую механику да теорию поля, уже прошли свой земной путь до конца, вытащив из неизведанного для человечества пространства гору знаний и формул, а Сивухин, автор учебника для студентов первого и второго курсов, хотя и профессорствовал сейчас, но и для него события последующих лет наверняка оказались космической катастрофой.

Больше всего здесь любили футбол, и слышны были крики, а зачастую и матерки, не на жизнь, а на смерть рубящихся между собой игроков. Использование мата, кстати, являлось следствием мизерного количества слабого пола, и, подобно испанской чуме, распространялось в бурсацкой среде физтехов мгновенно. Вчера, допустим, ты был маменькиным сынком, гонимым индивидуалистом, победителем физических и математических олимпиад от школьной до международной, а через неделю-другую, да еще если провел их на сельхозработах в колхозе «Большевик» соседнего Серпуховского района с вечно неубранной морковью да капустой, превратился в почти настоящего физтеха, острого на матерный язык, как волжский бурлак со знаменитой картины Репина.

Скромные традиционные общежития без малейших архитектурных изысков располагались ближе к железной дороге, отделяющей студгородок от дачных домиков, укрывающихся в смешанном подмосковном лесу с черно-белыми, как старые фотографии, березами, соснами с шелушащейся под ладонью золотистой корой да стройными тополями и плакучими ивами. Лес разрастался без стыда и совести, и с его ползучим и неспешным нашествием постоянно боролись. Особенно туго приходилось долгопрудненским дачникам, прячущимся от жаркого солнца в тени своего зеленого друга-врага. Только железная дорога, ведущая от города Лобни, жители которого большей частью работают в аэропорту Шереметьево, до Савеловского вокзала, на пути своего продвижения раз и навсегда положила конец скрытым поползновениям березок да лип, хотя та же осока да борщевик не желали расставаться с братским запахом шпал и углеродистой сталью рельсов. Как раз в этот момент точно по расписанию на юг, в сторону Москвы, двигалась электричка.

Впрочем, шума ее практически не было слышно, поскольку вязы, тополя да березы по эту сторону железнодорожных путей принимали и прятали где-то в себе излишнюю мощь колесных децибелов.

Больше шума создавали сами обитатели студенческого городка.

Из одних распахнутых весеннему солнцу окон доносилась визжащая виолончель Севы Гаккеля, солирующего в «Прекрасном дилетанте» культовой группы «Аквариум» («Того ли ты ждал, того ли ты ждал, о, пата йо, йее, того ли ты ждал…Я не знал, что это моя вина, я просто хотел быть любим), из других – «Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет» ДДТ, из третьих – «Hey, Teacher, leave those kids alone» Pink Floyd. Где-то, споря о рецепте, варили борщ (это девушки, в виду требующейся кропотливости и некоторой сложности изготовляемого блюда), где-то жарили картошку, иногда, кстати, стыренную, называя вещи своими именами, ушлыми студентами в осеннюю пору сборки урожая в упомянутом колхозе «Большевик» и чудом уцелевшую после долгой зимы. Теперь дурманящий и вкусный запах картошки сводил с ума среднестатистического изголодавшегося студента, изнуренного длительными пытками какого-нибудь методически свирепого и нарочито кровожадного препа, наподобие Гоги Борачинского. Впрочем, за неимением свободного времени, студенты предпочитали обедать в студенческой столовой через дорогу, ближе к учебным корпусам альма-матер, и на домашние кулинарные изыски шли тогда, когда не оставалось денег на казенную еду или же когда вкус ее приедался до степени отвращения.

Именно сейчас из распахнутых дверей столовой, многострадальная стена которой несла на себе груз объявлений различной формы и расцветки, вышли трое студентов.