Савелий Леонов - Молодость

— Стой… не надо. — Ефим начал слезать с повозки, ловя носком сапога землю.

Возница безучастно глядел на серое, покрытое липкой испариной лицо раненого, на его тщетные усилия найти точку опоры и молчал.

«Ишь, дотошный какой, ухватистый, — думал с неприязнью, — ежели смерть за правду примал, так и лежи; не хорохорься! Ишь, затыркался посреди дороги!»

Закусив до крови губу, Ефим коснулся, наконец, подошвами твердого грунта. Сделал шаг и, продолжая держаться за грядку телеги, криво усмехнулся:

— Довез… спасибо…

Он пошел неверными шагами, горбясь и пошатываясь, загребая носками сапог дорожную пыль. Возница, качая головой, развернулся и погнал лошадь обратно с таким ожесточением, словно она была виновницей этого несуразного происшествия.

Приближаясь к Жердевке, Ефим свернул с дороги и остановился передохнуть в дубовом перелеске — жалком последыше дремучего бора, которым в старину славился тянувшийся на десятки верст Феколкин овраг. Мысли путались в голове, по телу разливалась, парализуя все, как сонная одурь, слабость.

«Только бы не упасть…» — Ефим поднял валявшуюся в траве палку, оперся на нее и пошел дальше. Зачем он шел в Жердевку на бесславную гибель? Это перестало его занимать. Главное было в том, чтобы держаться на ногах. Миновал высокую полынь, разросшуюся у межи, и направился по зеленой лужайке к сараю.

«Постой-ка… чей сарай? — пытался вспомнить Ефим. — Это не наш… Кажется, Романа Сидорова… или дяди Васи…»

Всего несколько шагов отделяло его теперь от сарая. Но именно их-то невозможно было одолеть. Стиснув зубы, Ефим судорожно оперся на палку и, чувствуя, как цепенеет обжигаемое болью тело, заковылял вперед.

Из сарая пахнуло свежим сеном и прохладой. Ефим прислонился к дверному косяку, закрыл глаза и медленно сполз на землю…

Глава третья

Спускаясь с косогора и надевая на ходу фуражку, Степан прислушался. В лесу раскатисто загремела близкая винтовочная пальба.

— Братка, — крикнул Николка от машины, — должно, Филю Мясоедова нагнали. По слухам, он сюда подался!

Найденов взялся за руль.

— Не проехать ли другой дорогой, Степан Тимофеевич? Подстрелят бандюки!

— Давай прямо, — сказал Степан.

Он сел в кузов к Николке, отстранил его плечом на место второго номера и приготовил пулемет для стрельбы с рассеиванием. Ему не терпелось увидеть врага… Быть может, настал час выполнить клятву, данную на могиле замученного военкома. Грохот пальбы надвигался, будоража лесную чащу. Воздух тоненько попискивал над головой, в машину падали то сучок с дерева, то сбитый лист…

Неожиданно впереди открылась лужайка, окаймленная кустами боярышника, из-за которого выглядывало низенькое строеньице лесника. Найденов торопливо закрутил «баранку», подруливая к толстым дубам.

— Ты чего? — нахмурился Степан.

— А вон они… — и шофер едва успел спрыгнуть на землю, как пуля разбила перед ним стекло.

Стреляли из окна сторожки. Степан сразу оценил меткий глаз и опытность стрелка. Вторая пуля звякнула в щиток пулемета. Степан приник к шершавым рукояткам затыльника и нажал спуск. Пулемет судорожно забился, хлестнул горячей струей свинца. Посыпались стекла из распахнутых оконных створок. Оттуда больше не отвечали.

— Удирают! — Николка указал рукой в сторону, где над боярышником со свистом взвилась плеть и конский гопот дробился удаляясь…

Лицо Степана перекосилось, правый глаз поймал на мушку метнувшегося к густому ольхачу всадника.

— Ничего… догоним!

Короткой очередью рвануло листву… Что-то с маху рухнуло на землю, ломая сучья… Донеслись перехваченные животным страхом голоса:

— Эй… Микитка! Коня барину…

— А я куда ж?

— Слазь, поганец… убью!

По урочищу катилось еще запоздалое эхо пальбы, но лужайку наполнили другие звуки. Отряд красноармейцев проскакал вслед за мятежниками, пришпоривая взмыленных коней и вырывая из ножен сверкающие, как родниковые брызги, клинки.

— Рубай, хлопцы, до самого пупа! — гаркнул усатый кавалерист и, узнав Степана, круто осадил серого храпящего жеребца. — Добре, товарищ председатель, покропил ты хижину! Сильно огрызались, бисовы души!

— Слушай, Безбородко, что у них там за барин? — спросил Степан командира кавэскадрона.

— Га! То не барин, а сущая сатана! Ловко стреляет — четверых хлопцев моих уложил. Ну, бувай здоров, дальше твоей карете нема ходу!

И, подняв жеребца в галоп, удалой Безбородко исчез среди деревьев.

У Найденова закапризничала машина. Степан вылез на траву, сорвал ивовый прутик, нетерпеливо стеганул по голенищу. Из головы не выходили слова Октябрева: «…мне достались цветочки, тебе ягодки придется собирать…»

Когда машина, сокращая лесом путь, выбралась на жердевскую дорогу, там уже началось большое движение. Из дальних деревень тянулись в город обозы с зерном; пыля и разбредаясь, шли гурты сытого, породистого скота.

— Откуда? — спросил Степан, поравнявшись с высоким чернобородым гуртовщиком, вооруженным саженной дубиной.

— Мы-то? — и мужик помолчал, пытаясь сообразить, что за начальство в машине. — Осиновские мы. Назначенные, то есть, сельсоветом. Биркиных нынче тряхнули — душа вон…

— Хорошо тряхнули?

— По совести! Жили густо — стало пусто…

Степан посветлел лицом. Выполнялась директива Ленина — конфисковать имущество, хлеб и скот у восставших кулаков. Он даже заметил, как чернобородый лукаво усмехнулся и слегка подмигнул ему, точно старому знакомому: заслужили, мол, и получают сполна!

Найденов повел машину на малой скорости. Он сказал, не поворачивая головы:

— Страшное здесь, в Черноземье, кулачьё. Трудно вам будет работать, Степан Тимофеевич,

— Всем будет трудно, пока не перестроим жизнь, — задумчиво отозвался Степан.

На полях звенели косы и серпы, размахивали крыльями конные жатки; в знойном мареве плескался давно забытый смех. Люди спешили наверстать упущенное время — убрать хлеба до дождей.

У Степана щемило сердце, тоскуя по такой вот крестьянской работе. Он любил косить, пахать, любил укладывать в «хрестцы» золотистую тяжесть снопов, а потом возить их на ток, чувствуя разгоряченными мускулами пропотевшую рубаху.

Но сейчас Иная задача стояла перед ним: добить врага, вырвать его ядовитый корень! Чем ближе к Жердевке, тем сильнее пламенела в нем ярость.

… Машина помчалась по разросшемуся пыльному подорожнику знакомой улицы. Она летела мимо катившихся под колеса злющих собак, мимо колодезных журавлей и церковной ограды, свернула в тенистый ракитовый переулок и резко затормозила возле нового дома с голубой железной крышей.

— Бритяка решают! — восхищенно зашептал Николка, вытянув скуластую, обрызганную веснушками мордочку, на которой сверкали умные мальчишеские глаза.