Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

Это был его план. Но как притащить сюда пушку? Никакая машина, никакие лошади не в состоянии пройти по такому снегу. Это было под силу только людям, решившим победить или умереть.

Капитан Гусев был на наблюдательном пункте батареи.

— План дерзкий, но осуществимый, — сказал он, выслушав Николая. — Но своих сил мало. Надо просить поддержки у командира полка.

В тот же день в тылу можно было видеть, как группа людей тащила по глубокому снегу орудие, потом устанавливала его, артиллеристы давали холостой выстрел, а пехотинцы, рассыпавшись в цепь, открывали условный огонь по невидимой цели. Николай был за наводчика.

— Нужно ли командиру взвода самому быть за наводчика? — спросил командир полка, наблюдавший за учебой.

Николай бросил на лафет рукавицы, вытянулся и убежденно ответил:

— Нужно, товарищ полковник! Я знаю окружающие предметы. В случае чего использую их как ориентиры и все равно попаду в амбразуру. Я один знаю…

— Будьте осторожнее, — предупредил капитан Гусев.

— Жить еще никому не надоело…

Операция была назначена на три часа дня, с расчетом на то, что приблизительно около этого времени финны получают горячую пищу и не так внимательно наблюдают. Нужно выиграть хотя бы несколько минут.

Ожидая этого момента, артиллеристы и пехотинцы грелись в землянке. Капитан Гусев несколько раз приходил, молча садился рядом с Николаем, потом снова уходил. Николай видел, что командир батареи волнуется, но говорить ободряющие слова не хотелось. Это означало бы, что они оба боятся за благоприятный исход задуманного дела.

В назначенный срок артиллеристы и пехотинцы потащили орудие к намеченной елке. Сто пятьдесят метров, что предстояло пройти, казались необычайно длинными. Колеса орудия врезывались глубоко в снег. На половине дороги орудие провалилось в канаву или яму, которую нельзя было заметить раньше. Это спутало все расчеты. Потеряли быстроту и элемент внезапности.

Пренебрегая опасностью, люди выскочили вперед и потащили пушку на лямках.

Белофинны заметили их, когда они были уже у цели. Сразу заработали пулеметы;

Стиснув зубы, Николай повернул ствол орудия. В перекресток панорамы нащупал черную пасть амбразуры, дышащую пламенем.

В это время обожгло шею. Падая на снег, Николай потянул шнур спускового механизма. Выстрела он не слышал, но видел, как пушка подпрыгнула и, не найдя опоры, подвинулась назад и придавила его. В воздух поднялись обломки бревен.

— Ура-а-а! — закричал кто-то рядом. Подбежавший Мухаметдинов помог Николаю выбраться из-под станины лафета и встать на ноги, но перед ними вырос огромный столб огня и снега. Взрывная волна отбросила их от пушки…

Потом Николай помнил себя в санях. Кто-то укутывал ему ноги, что-то говорил капитан Гусев. Николаю все казалось теперь далеким, слова не доходили до него, а самому лень было думать и разговаривать. Запомнилось лицо капитана, почерневшее от беспрерывного пребывания на холоде.

Когда сани тронулись, Николай понял, что его увозят, и пытался возражать, просить, чтобы его оставили на батарее с товарищами. Успел он это сделать или нет, вспомнить теперь не мог. Сани двигались. Рядом шли Андрей, Гусев и еще кто-то…

Когда и каким образом он очутился в санитарном вагоне, Николай тоже не помнил.

В купе было тепло. Сквозь замерзшее окно видны крыша какого-то здания, покрытая толстым слоем снега, верхушка телеграфного столба и клочок холодного неба.

Под окном послышался свисток, потом раздался протяжный гудок паровоза, и вагоны плавно сдвинулись с места.

Голова медленно сползла с подушки, и стало больно, но поднять ее он не мог: при малейшем движении режущая боль пронизывала шею. Свободно он мог шевелить только кистью руки.

Стиснув зубы, чтобы не застонать, с большим трудом засунул пальцы под висок и чуть продвинул голову. Боли не стало, но голова скоро сползла на прежнее место. Надо было начинать сначала.

Наступило полузабытье.

Кто-то прошел мимо, шурша мерзлой шубой.

— Ох и холода-а, — услышал он простуженный голос женщины в соседнем купе.

— Скоро вылезать?

— Да. А что? Сяду на попутную машину и на передовую. Там свяжусь с полковыми медиками.

Голос женщины, которая говорила с хрипотцой, показался почему-то знакомым.

— Трудно вам там. Под самым огнем ходите. — Никому сейчас не легко.

— Я не понимаю тебя… Не твоя обязанность ходить по передовой, и доктор запрещает, а ты…

— Зачем об этом говорить? Я побыла на передовой и ушла, а каково бойцам? Сегодня подобрала одного раненого, — сказала женщина с простуженным голосом, — возвращались они с разведки… Осколок срезал часть челюсти и ухо повредил. Я его перевязываю, а он мне говорит: «Напрасно стараетесь, сестра. В женихи я уже не гожусь. Испортили малость». Ему больно, а он шутит.

— И мой, может быть, лежит где-нибудь на снегу и истекает кровью, — громко вздохнула первая.

— Разве так можно думать, дурочка!

Николай пытался вспомнить, где он слышал раньше этот голос.

— Так думать — значит не уважать и не ценить его, — выговаривала вторая. — Знал бы он твои мысли!.. В лыжный батальон плохих не берут. Гордиться надо, а ты причитать вздумала!..

Последние слова, сказанные с большим участием и убежденностью, прозвучали совсем по-иному. Сквозь хрипоту прорвался певучий естественный, давно знакомый голос.

— Нина! — закричал Николай. — Нина!

Голоса не было. Из горла вырвался только хриплый шепот.

— Нина! — еще сильнее крикнул Николай, но услышал только хрипловатый свист.

А поезд уже замедлял ход.

— Вот мне и пора… — отчетливо донесся голос Нины. Сомнений никаких быть не могло.

Вцепившись одной рукой в край носилок и придерживая другой голову, Николай спустил ноги и боком сполз на пол. Сначала он поднялся на колени, потом, ухватившись за стойку, выпрямился. Сдвигая свой корпус вдоль полки, он рвался к выходу и через несколько мучительных минут был в трех шагах от заветной двери.

Ввалившиеся глаза его горели сухим болезненным огнем. За ним волочилась окровавленная шуба.

— Я здесь! Я здесь! Здесь, — шептали его губы…

Когда санитар и фельдшер подняли его, он был без сознания. Из потревоженной раны сквозь марлевую повязку капала на пол кровь.

В бреду он пытался улыбаться и все время шептал:

— Встретились… Я очень хотел этого и всегда верил…

Потом в Ленинграде, в госпитале, Николай часто думал об этом случае. Действительно ли он слышал тогда голос Нины? Могла ли она быть в вагоне или все это показалось ему в горячке бреда?

Одно было ясно: Нину он не мог забыть.

В начале марта в школу приехала большая комиссия из области, вторая в этом году. Возглавляли ее два инспектора областного отдела народного образования.