Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

— Нет, не успела пока…

— Посмотрите-ка вот сюда. Тут подчеркнуто, — сказал он.

Судя по разговору, Ане казалось, что статья о детском доме. Но когда она развернула газету, ей сразу бросилось в глаза: «Заякина Сергея Петровича».

— Что это? — испугалась она. — Жив он?

— Награжден орденом Красного Знамени.

В списке награжденных были Барановский, Степаненко, Захаров и еще несколько знакомых из Климковичей.

Уже перед уходом, когда Аня успокоилась от первых волнений, связанных с неожиданным известием о Сергее, Андрей Егорович сказал:

— Я ведь к вам, Анна Григорьевна, по делу. По поручению райкома и райисполкома… Директором детско-го дома хотим вас рекомендовать.

— Меня? Директором?

— Для детей это было бы очень хорошо.

— Но я же не справлюсь, да и не дадут мне работать.

— Это вы про Ивлянскую и ее подхалимов? С нею дело кончено. А детям нужна заботливая мать, Анна Григорьевна. Вас они любят. Сами понимаете, как это важно.

Предложение было так неожиданно, что Аня растерялась и ничего вразумительного в тот вечер не сумела ответить.

Неистово чирикая, копошилась в ветвях акаций и тополей под окнами квартиры сотрудников госпиталя стая воробьев. Некоторые из них были черны от сажи: прилетели с пожарищ сожженных деревень.

В стороне, примостившись на острых концах реечного забора, отчаянно бранились два воробья.

Один из них явно был с фронта — крылья опалены огнем и сам похож на скворца, а другой — чистый, выхоленный, явно тыловой.

— Чим-чим-чим! Чими-чими-чими! — скороговоркой и очень воинственно выпаливал чистый. — За каким чертом приперся сюда? Еще лезешь в нашу стаю! Убирайся, грязный бродяга, пока не поздно!

— Чим-чим-чиррик! — с достоинством отвечал воробей с фронта. — Видали мы вашего брата, тыловиков. Сидите тут за нашими спинами…

— Чим-чим-чим! — горячился тыловик. — Знаем, какой ты фронтовик! Опалил свои крылья в печной трубе и выдаешь себя за храброго. Ты же и немца живого не видал! Говорю тебе, уходи, пока цел! А то вот чиррикну! Костей и перьев не соберешь!

— Чиррик! Сопляк!

— Ах, ты еще дразнишь меня в моей Собственной стае?

— Плевать я хотел на таких тыловиков! Чи-рик! Нина, стоявшая на крыльце, с улыбкой наблюдала за этой бранью и явно симпатизировала опаленному.

— Правильно, друг! Правильно! — подбадривала она фронтовика. — Дай ему! Дай! Проучи! Пусть не клевещет на наших!

Черный воробей и сам был не промах. Он нахально перелетел на соседнюю рейку, согнал чистого, уселся на его место и, победоносно чирикая, несколько раз прыжками обернулся вокруг себя.

— Молодец! — похвалила его Нина. — Это по-нашему!

Воробьиная стая, словно по команде, снялась с места и перенеслась через улицу на ветки почерневшей от старости и городской копоти липы.

— Ожили! Весну почуяли! — проводила их Нина взглядом и посмотрела на солнце.

Весна под Москвой запаздывала. В десятых числах апреля прошла пурга, а потом установилась пасмурная ветреная погода. Только в последние три дня снег таял по-настоящему.

Обходя лужи на булыжной мостовой, к Нине подошла операционная сестра Лида Сукновалова.

— Товарищ военврач, разрешите обратиться к вам но личному делу. Можно мне сегодня на ночь получить увольнительную?

— А что случилось? Да еще на ночь…

— Знаете, завтра утром Генка Скубенко на фронт уезжает. По-моему, вы помните его. Танкист. Еще плечо было обгорелое….

— На ночь? Нет. До девяти вечера могу отпустить. Тем более, что ты в него влюблена.

— Нина Федоровна!

— Лида, он же из тебя веревки может вить, а ты терпеть будешь. Так ведь?

— Хоть сегодня за него на плаху.

— Вот, вот. А потом он уедет. Он будет знать, что вокруг тебя сотни таких же Генок. Подумай, какие у него будут мысли в голове.

— Я ему буду до самого гроба верна. Как вы не понимаете?

— Да не губи ты ваше счастье, если очень любишь. Потом он сам поймет, что ты была права и вечно будет уважать.

Убедить девушку Нина не сумела. По глазам ее она видела, что если не разрешить, Лида допустит самовольную отлучку. Ругать тоже было бесполезно: что поделаешь, если это действительно любовь?

Нина сама не знала, как бы поступила, если бы здесь оказался Николай. А он не приехал. Написал, что лежит в медсанбате. Это известие так огорчило ее, что она ответила ему резким письмом: сам не захотел — с такими ранами в медсанбате оставлять не имеют права. Теперь каялась: зачем надо было портить ему настроение?

А Коля был нужен. Так нужен! Он, конечно, не понимал, как трудно красивой девушке быть все время среди военных. Где ему? И как трудно поставить себя в такое положение, чтобы никто к тебе не приставал.

Смертельно надоел майор Русанов. Этот вертлявый самоуверенный человек появился больше месяца назад. И с тех пор не давал Нине проходу. Потом он оказался среди больных, но каждый вечер, одетый в форму, хотя больным это запрещалось, вычищенный, выглаженный, ходил по дороге, поджидая Нину.

Противно и оскорбительно было все это. Ей даже казалось, что на нее из-за этого Русанова в госпитале смотрят уже не так, как прежде. Но к кому пойдешь и кому пожалуешься?

В этот день Нина работала до самого вечера: пришлось делать срочную операцию.

Уже в седьмом часу она спустилась в гардеробную, усталая и разбитая: операция на этот раз оказалась очень трудной.

Надевая шинель, Нина взглянула в окно. Перед зданием госпиталя на скамейках сидело десятка три выздоравливающих. Среди них был и Русанов.

В гардеробную зашел начальник госпиталя Сокольский.

— Домой, Нина Федоровна?

— Да, доктор. Домой.

— Обождите, нам по пути.

— Доктор, вы можете мне помочь в одном деле?

— Может быть, завтра, Нина Федоровна?

— Нет. Сейчас. На улице, — сказала Нина и, не дожидаясь согласия Сокольского, выскользнула из гардеробной.

Едва она появилась на крыльце, майор Русанов бросился ей навстречу. Он старался увести ее в сторону от выздоравливающих.

— Нина Федоровна, здравствуйте. Какая замечательная сегодня погода. Я вас провожу. У меня к вам просьба… Конечно, дело ваше… Дело в том, что у меня сегодня день рождения. Вы знаете ведь, скоро я на фронт. Хотел бы вас, просить на вечер. На квартире моего приятеля… Составьте нам компанию…

Нина, не слушая его, направилась к группе выздоравливающих, а сама смотрела на двери госпиталя.

Наконец на крыльце появился Сокольский и, поискав ее глазами, направился к ней.

— Я вас слушаю, Нина Федоровна, — сказал он, не понимая, чем он должен помочь.

— Доктор, — обратилась к нему Нина, взяв Русанова за рукав гимнастерки и подводя поближе к Сокольскому. — Я хочу посоветоваться насчет этого больного. Меня он очень беспокоит.