Лев Правдин - Ответственность

— Тридцать четыре, — ответила она.

Недоверчивый взгляд, удивленный вопрос:

— Сколько?

Она повторила, на этот раз он поверил, но предупредил, что все, что она говорит, будет тщательно проверено.

— Проверить все, что я говорю, очень легко. Надо только разыскать Бакшина, командира отряда. Он послал меня к немцам, и у него остались мои документы.

Следователь посмотрел на нее огромными влажными глазами и спросил:

— А кроме Бакшина кто-нибудь может подтвердить, что вы не сами перебежали?

— Он мне сказал, что чем меньше людей знают о предстоящей операции, тем лучше.

— А его заместитель Шагов, он тоже не знал?

— Точно не знаю. И вообще, как мне казалось, Бакшин не очень доверял окружающим. Может быть, в создавшихся условиях так и надо?

Следователь пожевал губами и спросил без всякого интереса:

— Какое это было поручение?

— Теперь я имею право говорить об этом?

Он сонным голосом пояснил:

— О ваших правах здесь могу судить только я. А вы обязаны отвечать на все мои вопросы.

— Мне надо было проникнуть в немецкий госпиталь и сообщать все, что увижу или узнаю, главное — о немецких эшелонах, отправляемых в Германию. Вы знаете, как отчаянно они тогда начали отступать?

— Кто был связным? Кому вы должны были передавать все сведения?

— Фельдшеру Боталову. Но его не оказалось. Потом узнала, что его расстреляли незадолго до моего прихода. Бакшин об этом не знал.

— Это вы так думаете?

— Я говорю только то, что было на самом деле. Бакшин ничего не знал о Боталове. Он только сказал, что Боталов долго ничего не сообщает и, может быть, это провал.

— И все-таки он вас послал?

— Тем более надо было идти. Бакшин обещал прислать связного.

— И не прислал?

— Не знаю. Ко мне трудно было пробиться. За всеми русскими, которые работали в госпитале, очень следили. После провала Боталова особенно. А мне было приказано никуда из госпиталя не уходить. Я так там и жила в одной комнате с двумя медсестрами-немками. Они с меня глаз не спускали. Так за мной и ходили, то одна, то другая. Две старые ведьмы.

— Да. — Он задумался, сонно поводя толстыми ресницами по стеклам очков. — Если бы все это можно было доказать…

— Найдите Бакшина. Ему-то вы поверите?

— Ему? — Наконец-то он зевнул. — Дело в том, что Бакшин погиб.

— Как погиб?

— А больше у вас нет свидетелей?

Смерть Бакшина ее так потрясла, что она даже не сразу поняла, как безнадежно осложнилось ее положение. Она даже не вспомнила о той женщине, санитарке из сельского медпункта, которая проводила ее до города. Исчезла последняя и единственная возможность доказать свою невиновность.

— Есть еще Шагов. Только он…

— Что он? — спросил следователь, записывая все, что говорит Таисия Никитична.

— Он был против посылки связного.

— Шагов сам об этом вам сказал?

Пришлось рассказать о том единственном разговоре Шагова и Бакшина, невольной участницей которого она оказалась. Тогда она никак не могла даже и подумать, что все так получится. Ведь тогда разговор шел о Вале. Про Валю Таисия Никитична не сказала.

Записав ее показания, он продолжил допрос:

— Вас захватили в отступающем эшелоне. Почему вы не остались в городе? Больше надежды было бы, что вам поверят.

— Остаться? Эго почти невозможно. За мной наблюдали, за каждым моим шагом. Меня бы просто не оставили.

— Так они вами дорожили?

Ирония? Таисия Никитична удивленно посмотрела на него. Нет. Полное равнодушие, как всегда.

— Дорожили? Они просто расстреляли бы меня. Уж я-то знаю. Насмотрелась всего.

— А в партизанском отряде не дорожили? Почему послали именно вас?

— А немцы не всякого бы приняли. Тут был расчет. Им очень нужны врачи, хирурги особенно. Кроме того, я немного знаю язык. Бакшин мне сказал, что для того, чтобы мне поверили, я должна показать, где находится партизанский лагерь и аэродром. Немцы сразу же туда разлетелись и, конечно, ничего не нашли. Пустые землянки.

— Тогда вас сразу взяли в госпиталь?

— Нет. Проверка была, и очень жестокая. — Таисия Никитична нахмурилась. — Очень тщательно проверяли и безжалостно. А потом, кажется, поверили. А может быть, и не поверили…

— Да, возможно, — согласился он и позвонил.

Подумав, что сейчас придет конвой и уведет ее обратно в камеру, Таисия Никитична торопливо проговорила:

— Я прошу дать мне возможность написать мужу и сыну! Они обо мне ничего не знают уже больше, чем полгода.

Прикрыв глаза, он устало ответил:

— И хорошо, что не знают.

— Как можно так говорить! — Таисия Никитична встала и вся подалась вперед.

Появился разводящий.

— Неужели даже в этом вы мне откажете?

— До окончания следствия переписка не разрешается, — нехотя объявил следователь.

Только недели через две ее снова вызвали. Она, не ожидая приказа, села на свое место в углу, следователь долго задумчиво жевал толстыми губами и не начинал допроса. У него был такой вид, словно он держал во рту кусок, раздумывая, проглотить его или выплюнуть.

Решил проглотить. Перестав жевать, он сообщил:

— Обнаружился один свидетель.

— Санитарка! — воскликнула Таисия Никитична. Ну да, как же она сразу-то не вспомнила.

— Какая санитарка?

— Санитарка из сельского медпункта. Бакшин меня направил к ней, а уж она и проводила меня до города.

Но кроме того, что санитарку зовут Дуся, она ничего больше не могла оказать. Даже название деревни не запомнила.

— Санитарка отпадает, — решительно подытожил следователь.

— Но еще есть свидетель. Вы сказали.

— Да, но не в вашу пользу.

— Таких, к сожалению, достаточно.

— Почему вы не спросите, кто этот свидетель?

Она заметила, что следователь как-то особенно пристально разглядывает ее. Нет, тут что-то новое, что-то он узнал о ней такое, что изменило его отношение, повысило его интерес к ней и к ее делу. Стараясь оставаться равнодушной, она сказала:

— Мне все равно…

— Нет, это не простой свидетель. Он должен вас заинтересовать. Теперь уж нет никаких сомнений.

— Вот как. Может быть, скажете, кто он?

— Летчик Ожгибесов.

— Саша! — Она поднялась. — Не может быть, чтобы он против меня… Нет!

— Почему? Вы сядьте. Почему не может быть?

Она тяжело опустилась на стул и, чтобы унять нервную дрожь во всем теле, крепко вцепилась пальцами в свои плечи.

— Почему? — повторил следователь.

— Да не может он быть против меня. Никогда не может!

— Почему?

— Потому что он любил меня. — Прижав дрожащие пальцы к груди, она, задыхаясь, повторила: — Любил всегда. Еще до войны.

Следователь налил воды из графина в эмалированную кружку и протянул ей, а сам отошел к окну, ожидая, пока она успокоится. Из своего опыта, правда, не очень еще богатого, он знал, что легче всего добиться признания от человека именно тогда, когда он выведен из равновесия. Тогда, в запальчивости, даже самый закоренелый преступник может проговориться. Если бы ему было нужно, он бы и воспользовался ее состоянием, но ему ничего не надо было, лишние показания только усложняют дело, которое и без того казалось таким ясным и доказанным, что он уже собирался сегодня же его закончить. Показания Ожгибесова тоже совсем его не интересовали. Грош им цена. Бред сумасшедшего. Он и в самом деле давал их, когда еще находился на излечении в психиатричке. Где он сейчас и жив ли — Волкову было неизвестно, да он и не хотел этого знать.