Лев Правдин - Ответственность

Ее сразу провели в большую комнату, оказавшуюся приемной. Тут сидели один ангел и один грешник: невозмутимая выхоленная дева за маленьким столиком у высокой двери и на диване — истомленный ожиданием усатый мужчина. Она села рядом и тоже стала ждать.

Высокая дверь отворилась, и в приемную неторопливо вышел среднего роста и средних лет человек в отличном темно-сиреневом костюме. Его полное румяное лицо и темные глаза благожелательно сияли. Дева плавно поднялась: появился начальник.

— Здравствуйте, — проговорил он приятным баритоном, подавая руку Елене Сергеевне и усатому мужчине. — Вы знакомы? Нет? А пришли ко мне по одному и тому же делу.

Елена Сергеевна удивленно взглянула на усатого. Тот улыбнулся:

— Да я же вас знаю, хотя и заочно, так сказать. Семен Емельянов много о вас рассказывал. А я вроде его попечитель, хотя и самозваный. Гурьев, Василий Васильевич.

— Садитесь, — сказал начальник и сам сел на стул, предупредительно пододвинутый выхоленной девой. — А с вами, Елена Сергеевна, мы неоднократно встречались на партконференциях.

— Да, я помню, — ответила она, успокаиваясь оттого, что свидание, которого она так трепетно ожидала, принимает непринужденный характер. Она только все ждала, когда же начальник заговорит о самом деле, и, волнуясь, готовилась все рассказать так, чтобы он выслушал и понял, как важно то, за чем они пришли.

Но начальник заговорил о работе музыкального училища и о музыке вообще, обнаружив полное незнание предмета. Но это ничуть его не смущало. Он держался с превосходством взрослого, которому захотелось снисходительно потолковать с ребенком о его ребячьих делах. Потом он поговорил с Гурьевым насчет предстоящей зимней рыбалки. В этом вопросе он оказался очень эрудированным и даже дал несколько советов, по-видимому, дельных, потому что Василий Васильевич заинтересованно вникал в подробности.

Не слушая, что они говорят, потому что ничего не понимала в рыбной ловле, Елена Сергеевна досадовала, что время идет, а о деле еще ничего не сказано. Оба собеседника не замечали ее волнения, они не заметили даже появления в приемной еще одного, очень молодого розовощекого ангела. Он почтительно стоял неподалеку от входной двери, блистая новеньким мундиром, начищенными сапогами и тщательно причесанной головой. Казалось, будто он только что выпорхнул из какой-то райской парикмахерской, в обыкновенных земных одеколоном давно уже не пахло. В руке ангел держал желтую папку.

Наконец-то они наговорились. Начальник поднялся и взглянул на часы:

— Простите, дорогие товарищи, очень с вами интересно…

Стремительно поднявшись, Елена Сергеевна прошептала:

— Да нет же!..

Начальник рассмеялся. Не оглядываясь, он протянул руку назад, и молодой ангел, поняв, что от него хотят, бесшумно подошел и осторожно вложил желтую папку в протянутую руку начальника. Такая, почти музыкальная согласованность вселяла уверенность в то, что все тут уже решено. Весь вопрос только — как.

— «Семен Иванович Емельянов, — прочел начальник, раскрыв папку, — связался с подозрительными элементами… нетрудовые доходы… устроил дебош в училище… живет на кладбище с попами и прочим сбродом…»

— Неверно! — это решительно проговорил Гурьев. И еще решительнее: — Брехня это, дорогой товарищ!

Начальник с неизменной розовой улыбкой ответил:

— Знаю, что брехня. Парень живет у вас. Работает?

— А как же! — подтвердил Гурьев. — И даже очень старательно работает.

— Ну и отлично, и пусть работает. Пока. Желаю всего лучшего.

— Нет! — Сама удивляясь своей смелости, Елена Сергеевна преградила ему дорогу. — Подождите. Надо довести дело до конца.

— Так я же сказал, если человек при деле…

— Да, да. Мы очень за то благодарны, хотя… — она удержалась, чтобы не сказать, что это не одолжение, а справедливость, и что за это не благодарят… — есть еще одна просьба: адрес его матери… Можно узнать? Это очень надо и ему, и ей. Необходимо…

— Хорошо, — проговорил начальник уже на ходу и велел секретарше записать и все выяснить и, снова пожелав «всего лучшего», скрылся за своей высокой дверью. Ангелоподобная дева отметила пропуска и тоже доброжелательно пожелала всего лучшего.

Когда они проходили мимо «Железного Феликса», непоколебимо стоящего в темноте на осеннем ветру, Елена Сергеевна разочарованно подумала: «И это все?» Стало жаль своей тревоги и того чувства, будто она идет на какое-то не совсем безопасное дело, и внутренне стыдно самое себя. Душевный порыв? Какой тут к бесу порыв. Давно бы так поговорить, и делу конец. Небось Угарова ни о каких порывах не думает, а просто строчит свои доносы, которые там подкладывают в желтые папки… «Пока».

Но ее спутник был, по-видимому, другого мнения.

— Сколько власти одному человеку дано. Хочет — осчастливит, хочет — повергнет человека в бездну.

Кажется, он тоже любил выражаться витиевато. Елена Сергеевна улыбнулась: рабочий человек, откуда тут взяться декадансу. И сказала:

— Может быть, и везде так? Попали к нему под хорошее настроение, он и махнул рукой: «пусть живет». Но все-таки добавил: «пока». А если бы у него было плохое настроение?

Неторопливо вышагивая рядом с ней, Гурьев подсказал:

— Махнул бы рукой и… нас с вами на заметку: не путайтесь под ногами…

— Страшно, когда все от одного зависит.

— А вы не очень-то пугайтесь. Хотя вы-то не побоялись.

— И вы тоже.

— Вам за это уважение во веки веков. От всей души поклон.

Он и в самом деле снял шапку и склонил голову над ее плечом. Она засмеялась:

— Что это мы с вами расхвастались так! Подумаешь, герои какие. За человека вступились, только и всего. Но он сказал: «пока». Это зачем?

Словно прислушиваясь к своим мыслям, Гурьев ответил:

— Очень просто: оттого, что он сам «пока». Сколько их сменилось за последние годы? Начальства всякого, неугодного. А мы работаем, мы-то с вами — постоянные.

Ее не удивила простота его объяснения, потому что и она сама втайне так же думала о непрочности всякого зла.

Зло непрочно. А добро? Она осторожно заметила:

— Счастье, говорят, недолговечно.

— Говорят. — Он потряс большим кулаком, словно угрожая кому-то, кто проповедует такие мысли. — Это те, которые только говорят. А те, которые сами добиваются, знают, что будет прочно. Это самая, учтите, прочная штука на свете — стремление человека к счастью.

Слушая Гурьева, она подумала, что, конечно, он любит только все прочное, устойчивое, и вещи, которые он делает, и человеческие отношения. Это понятно, она тоже любила прочные знания, это была та «вещь», которую она создавала. Очень хорошо, что Сеня попал в такие руки.

— А они все «пока»? — спросила она.