Адриан Романовский - Верность

Несколько минут прошло в молчании, наконец его нарушил командир:

— Так вот, товарищи, решение принято. Прогревайте машину, Николай Петрович, скажите штурману, пусть на катере обследует фарватер. Идем за Секонд Пойнт.

Мыс Секонд Пойнт на болотистом правом берегу стремительной Ванпу был конечным пунктом плавания морских судов. Дальше — кладбище кораблей. Здесь, на отмелях, китайские труженики разбирают отслужившие пароходы и парусники. Разбирают вручную, кувалдами и кузнечными зубилами, мускульная сила здесь дешевле технических приспособлений. Вот они копошатся на огромном, похожем на длинное блюдо днище парохода. Сколько морей прогладило оно, сколько грузов и людей пронесло в разные страны! И вот теперь конец. Снова обращенное в материал, океанское судно распадается на горы металла, который неутомимые человеческие руки снова превратят в машины, сооружения, а может быть, и в суда. Такое превращение ожидает все корабли, военные или коммерческие, всё равно. Кроме тех, которые гибнут в море и остаются бесполезными для неугомонного человека. А человек, создавший корабль, сам становится рабом своего детища, не расстается с ним до глубокой старости, а зачастую и тонет вместе с ним. Так размышлял штурман, шагая по палубе стоявшего на якоре «Адмирала Завойко».

Мутная река катила к морю свои ещё теплые воды. Но скоро зима. Подует холодный ветер, и временами будет даже выпадать снег. Снег в Шанхае — бедствие. При снегопаде бездомным спать на улицах и в подворотнях, на палубах сампанов и шаланд без одеял и теплой одежды небезопасно. Утром санитарные повозки подбирают десятки трупов.

Штурман внимательно осмотрел реку. Солнце заходило, скоро спускать флаг. На кладбище кораблей замерли удары молотов, рабочие садились в сампаны. Ниже по реке чернели неуклюжие корпуса «Эривани» и «Астрахани», за ними три китайских крейсера. Сильно дымят, видимо, собираются в поход. Куда и зачем? Опять какая-то авантюра.

Протрубили зорю, спустили флаг. Недолгие сумерки — и изгиб реки исчез во мраке. Переменилось течение, подул низовой бриз, спутник прилива. Один за другим мелькают мимо «Адмирала Завойко» черные паруса речных джонок, спешащих в деревни вверх по реке. Джонки идут порожняком. В них сельские купцы и их приказчики, привозившие продукты на шанхайские рынки. Возвращаются с выручкой, будут ползать по множеству каналов, скупать новые запасы и, когда джонка будет нагружена, снова понесутся по течению в большой ненасытный город. Всё, что вырастили и добыли трудолюбивые крестьяне: овощи, рыбу, мясо, зерно, — всё сожрет чрево Шанхая, переварит и отбросы выкинет в зловонные барки с одним веслом, одним или двумя гребцами. И поплывут они с приливом вверх по реке к тем же крестьянам, покупателям фекальных удобрений, которые продают в розницу, ведрами.

В полночь штурман сдал вахту старшему механику, выпил в одиночестве стакан чая и отправился спать. Но сон не шел. Мешали воспоминания, желание быть с Ниной Антоновной. Последнее время она стала какой-то задумчивой.

— Наша разлука неизбежна, Мишенька, — говорила она, — час её приближается. Сбивать тебя с твоей прямой дороги я не хочу. Если бы мне это удалось, я знаю, ты никогда не простил бы мне этого. Но ведь я тоже человек! Я должна решить, что я бужу делать, когда вас будут встречать с триумфом в вашем красном Владивостоке. Жить здесь по-прежнему я не смогу, нужна перемена обстановки. Вот я и думаю, кому бы продать бордингхаус и куда уехать?

Он уже начал засыпать, когда услышал через открытый иллюминатор какой-то возглас и вслед за ним резкую трель авральных звонков: боевая тревога! Беловеекий вскочил, все спали не раздеваясь, и побежал на палубу. Ещё на трапе он ощутил какой-то мягкий толчок и услышал крики на баке. «Ночью напали, мерзавцы!» — подумал он и через толпу вооруженных матросов протиснулся к брашпилю. Там уже был командир.

— Штормтрап! — рявкнул его голос.

Включили освещение, штурман перегнулся через планширь. Вода с шумом вливалась в прижатый к якорь-цепям большой, чем-то нагружённый сампан, он кренился и вот-вот должен был затонуть. Вдоль борта плыли арбузы. Что за наваждение! Из города ночью везут арбузы! И вдруг понял, что это не арбузы, а головы пассажиров сампана, вероятно груженного мешками с солью. Контрабандисты!

Сампан, пуская пузыри, пошел ко дну, течение его развернуло и потащило под днище корабля. Три обезумевших от страха человека вцепились в якорь-цепи, им спускали штормтрап. Один из них захотел быть первым и бросился к раскачивающейся балясине, но не рассчитал и сорвался в воду. Течение моментально утащило его под днище. Двух подняли на борт.

— Михаил Иванович! — крикнул командир. — Живо на катер! Спасайте людей!

— Орлов! Паньков! Губанов! За мной на катер! — скомандовал штурман и побежал на корму. Катер стоял на бакштове, Паньков его сейчас же, по знаку штурмана, отдал. Катер понесло течением, мотор не заводился. Губанов выругался, перестал крутить ручку и стал заливать «затравку» — по нескольку капель бензина. Наконец мотор взревел, и штурман повел катер зигзагами по течению, вверх по реке.

— Факел! — скомандовал он.

Паньков и Губанов обмотали носовой флагшток обтиркой, полили бензином и зажгли. Воды реки осветились красноватым мерцающим светом. Через минуту подобрали первого тонувшего, затем ещё двух и спасательный круг. Продрогшие и напуганные, китайцы жались в носовой части катера. Штурман продолжал поиски, но больше людей не было.

Вернулись на корабль, там уже был пробит отбой. Пятеро спасенных устроились сушиться на котлах. Нифонтов, при посредничестве Мити, их допрашивал. После заверения, что утром их накормят и отпустят на все четыре стороны, спасенные заговорили: на сампане их было семнадцать. Два гребца, четырнадцать носильщиков и чжу-жэнь — хозяин. Хотели, как обычно, пройти под форштевнем. Но когда часовой на баке их окликнул, гребцы налегли на единственное весло, и оно неожиданно сломалось. Запасного не было. Потерявший управление сампан навалило, скренило и утопило сильное приливное течение. Спасены гребец и четыре носильщика. Остальные, вероятно, утонули.

— А может быть, доплыли до отмели, — сказал штурман, — река здесь не очень широка.

— Не думаю, — возразил командир, — они и не пытались плыть. Или не умеют плавать, или воспитанная веками покорность судьбе.

— Да, народ с оригинальной психологией, — отозвался старший офицер.

— Бытие определяет сознание, — заключил комиссар. — Дайте им возможность по-человечески жить, и от покорности судьбе не останется и следа.

— Во всяком случае, проверка нашей боевой готовности прошла отлично, — отметил Нифонтов.