Николай Вагнер - Преодоление

— И все-таки удивлен. Только вчера воспевали свободную холостяцкую жизнь…

— Ваше благотворное влияние. — Норин расплылся в улыбке. — Сила примера. Разве плохо иметь жену и жить, как у Христа за пазухой? Впрочем, окончательно я еще не решил. Все это чепуха. Надо всесторонне изучить предмет любви, и, вообще, пусть это будет между нами. Договорились?

Люба вошла в комнату в цветастом платье, неторопливо расставила разные по размеру и форме чашки.

— Не правда ли, превосходный сервиз?

— При чем здесь сервиз?.. Да вы не хлопочите. Посидите с нами.

— Минутку терпения. — Она снова ушла на кухню, принесла печенье и тарелку с тонко нарезанными ломтиками лимона. — Вы, может быть, хотите есть? Дело в том, что мы уже завтракали.

— Ни о какой еде не может быть и речи. Все замечательно! — сказал Норин, подвигая к себе чашку. — Хорошо тут у вас! Все же в Речном жить можно. Заработки неплохие. Быт налажен. И вы знаете, когда сидишь вот в такой современной квартире — полное впечатление, что находишься чуть ли не в столице.

Заметив ироническую улыбку Любы, Норин спросил:

— Вам не кажется?

— Не будете же вы безвылазно сидеть в квартире. Стоит выйти на улицу, как вы очутитесь в обыкновенном рабочем поселке.

— Согласен. Но я не собираюсь безвылазно сидеть в квартире. Да и в самом Речном. Это, так сказать, этапы большого пути. На вашем бы месте я давно работал где-нибудь в министерстве и разгуливал сейчас по Москве.

— Почему именно на нашем месте? — спросила Люба. — Разве есть какая-нибудь разница?

— Существенная. У вас обоих дипломы. Но… — помолчав немного, продолжал Норин, — институт, надеюсь, при благосклонном отношении Василия Ивановича и Евгения Евгеньевича, закончу к весне. И еще событие — на днях подал заявление в партию.

— Что поздно надумали? У Василия Ивановича уже десятилетний стаж. А вы примерно одного возраста.

— Видите ли, Любушка, как-то упустил время. А потом — я ведь однажды подавал. Ровно год назад.

— Ну и в чем же дело?

— Воздержались. Ввиду неопределенности семейного положения. Как сейчас помню, один чудак на заседании парткома сказанул: «Вы что, всю жизнь будете на чужих огородах пастись?»

— Но теперь-то у вас в этом смысле ничего не изменилось, — заметил Василий.

— Э-э, нет! — поводив в воздухе указательным пальцем, возразил Норин. — Теперь обстановка другая. У меня — невеста, почти жена. Это раз. Обновился состав парткома — два. Потом не забывайте — я же растущий. На выдвижение пошел.

— И тем не менее, в партию вступают не так.

Норин вопросительно посмотрел на Василия.

— Не так, Петр Иванович. Должно быть убеждение, чувство необходимости.

— Почему вы решили, что у меня нет убеждения и чувства необходимости? Разве я вам говорил что-либо обратное? Главное — в деятельности, а я могу горы своротить и не надсажусь!

— Ух вы какой! — рассмеялся Василий. И уже серьезно, прямо глядя в глаза Норину, спросил: — А о таких требованиях к члену партии, как непримиримость к карьеризму, вы забыли?

— Как понимать карьеризм? По-моему, тот, кто отказывается подняться на ступеньку выше, — просто лодырь и трус.

— Не слишком ли на серьезную тему мы говорим? — вмешалась Люба. — Меня как женщину, естественно, больше интересует ваша невеста. Показали бы ее…

— Увидите, Любушка, увидите, — машинально пообещал Норин, все еще взволнованный вопросом Василия. — А может быть, уже и видели. Ведь вы были у Груздева?

— Была.

— Значит, видели. Она же в приемной сидит.

— Ах, эта?

— Не понравилась?

— Да нет… миловидная. Только, пожалуй, простовата. Вам не кажется?

— Жена и должна быть проще. — Норин по-доброму улыбнулся. — Потом, я еще не решил окончательно. Вот я и Василию Ивановичу сказал: поживем — увидим.

— А она согласна?

Норин вопросительно уставился на Любу немигающими круглыми глазами.

— На что согласна?

— Выйти за вас, конечно.

— Признаться, об этом я не думал. Мне кажется, все девушки только того и ждут, чтобы выйти замуж. Или я похож на Квазимодо?

— Я бы не сказала. Но учтите, — Люба погрозила пальцем. — Девушка девушке — рознь. Возьмет и откажет. У них — свой расчет и свое чутье.

— Вот так, Петр Иванович. Прислушайтесь. Это вам говорит женщина! А что, если и в самом деле откажет? Силой милому не быть. Не так ли?

— Уж не заключить ли нам пари? — тяжело откинувшись на спинку стула, заулыбался Норин. — Как это у Лермонтова: «Шесть штук шампанского!.. Пожалуй!»

— Нет уж, давайте без юнкерских замашек, — твердо возразил Василий. — Это вам не скачки. И вообще, разбирайтесь в своих делах сами.

В комнате на некоторое время стало тихо. Норин раскачивался на стуле, раздумывая, и вдруг неожиданно сказал:

— Убедили! На все сто! Отложим этот разговор.

— Вот это правильно, — сказала Люба. — Давайте-ка лучше угощу я вас черным кофе!

— В таком случае кофе сварю я, — заявил Василий, поднимаясь из-за стола. — Это по моей части.

— Вы курите? — предложил Норин. — Прекрасные сигареты!..

— С удовольствием, — ответила Люба и взяла сигарету. — Где-то совсем недавно я видела такие же. Спасибо! — сказала она, когда Норин поднес зажженную спичку. — Теперь вспомнила — у Евгения Евгеньевича Коростелева.

— Завидная наблюдательность. Он курит имение такие.

— Вы с ним часто видитесь?

— Как вам сказать? Когда соскучимся, тогда и видимся.

— Значит, вы близко знакомы?

— Точнее — приятели… Обаятельнейший человек…

— Да, пожалуй. Интересно, сколько ему лет?

— Сорок два, но разве ему дашь? Мужчина в расцвете сил.

— Я с вами согласна. И вы знаете, мне почему-то казалось, что главный инженер должен выглядеть каким-то не от мира сего, бирюком. А тут — пожалуйста, интеллигентный, внимательный человек. Никак не предполагала встретить такого на отдаленной стройке. Любопытно, чем занимается его жена? Ее что, устраивает эта периферийная жизнь?

На этот вопрос Норин ответить не успел: вошел Василий с двумя чашками дымящегося кофе.

— Вот вам — не какой-нибудь турецкий, а костровский. Пейте и смакуйте. Так на чем мы остановились? Вернее — на чем вы остановились? Я, кажется, помешал разговору?

— Нашему разговору? — спросил Норин. — Действительно, на чем мы остановились? А-а! На семейном положении Коростелева. Могу доложить, что он вдовец с незапамятных времен. Кроме старушки матери, которая стережет московскую квартиру, у него давным-давно никого нет.

— Иметь квартиру в Москве и жить здесь?! — сказала Люба.

Василий пожал плечами и, облокотившись на стол, пристально посмотрел на жену.

— Меня лично жизнь в Речном устраивает. И стройка, и этот лес, — сказал он, вставая и подходя к балконной двери. — Давайте-ка пройдемся по нашей Елинской улице! Как, Петр Иванович?