Иван Сотников - Свет всему свету

Думбадзе много дней подряд не видел Веру и очень соскучился. А сегодня его вывели во второй эшелон, и предстоящая встреча казалась еще более желанной. Как она отнесется к нему? Что скажет? И будет ли конец ее отказам? Он рано собрался к ней, но все расстроил непредвиденный случай.

Еще днем он отправился со своим ординарцем в штаб полка. Неожиданно грохнула мина, и осколком насмерть сразило ординарца. Весь остаток дня Никола оставался злым и мрачным. А когда пришел наконец к Вере, увидел такое, чего не ожидал вовсе.

Открыв к ней дверь, он так и не смог перешагнуть порога. Максим, подняв Веру над головой, приплясывал с ней посреди комнаты. А она, не возмущаясь, просто болтала ногами в маленьких сапожках и приглушенным голосом требовала опустить ее на пол.

— Простите, товарищ капитан, — первым заметил его Максим, спуская Веру с рук. — Увлеклись немного.

Смущенная Вера не знала, куда девать глаза, что делать с руками, и молча теребила пальцами подол гимнастерки.

— Разрешите идти, товарищ капитан, — по-строевому вытянулся Максим.

— Идите, Якорев.

В комнате на несколько минут воцарилось тягостное молчание.

— Что это? — едва сдерживаясь, тихо спросил Думбадзе.

— Глупая шутка, и ничего больше, не сердись, — подошла она к нему и ласково тронула за рукав. — Здравствуй, я очень соскучилась по тебе.

— И забавлялась с другим?

— Не надо, Никола. Он мальчик, и тут ничего нет.

— Разве ты не видишь, он увлечен тобою?

— Может, и увлечен немного, что из того?

— Зачем же даешь ему повод надеяться на что-то?

— Ну, пришел... Ну, шутили, смеялись... Говорю, ты еще мальчик. А он — какой мальчик, хочешь, подниму под потолок. А я чего-то разбаловалась. Подними, говорю. Он и подхватил. Откуда у него только сила... а тут ты... Право, ничего нет...

Голос, глаза ее, губы, ласковые руки — все дышало вниманием, заботой, неясной надеждой.

— Ладно, здравствуй, — сказал он еще не остывшим голосом.

— Вот тебе и награда, — бросилась Вера к нему и, чмокнув в щеку, отскочила обратно. — Нет-нет, больше нельзя! — запротестовала она, когда он, расставив руки, шагнул за нею.

Они вышли на улицу, пошли в палисадник. Уселись на лавочку и долго молчали. Мир и согласие были восстановлены. За изгородью высился телеграфный столб. Провода на нем порваны, связисты глубоко обкопали его со всех сторон и сейчас дружно раскачивали, пытаясь свалить. Столб не поддавался. А они все раскачивали и раскачивали. Казалось, еще усилие, и все! Вера с Николой невольно загляделись на связистов, словно от того, вынут или не вынут они столб, что-то зависело в их жизни. Столб вынули и увезли.

— Смотри, что я тебе покажу, — вдруг наклонилась Вера над асфальтированной дорожкой у скамейки. — Смотри.

Никола увидел травинку с тремя крошечными, но, видно, крепкими листочками. Они пробились через асфальт.

— Видишь, какая сила жизни! — улыбнулась Вера.

Никола перевел взгляд на старое высокое дерево, вывороченное снарядом. Оно лежало у дороги, как павший воин.

— Да, жизнь и смерть всегда рядом, — сказал он, обернувшись к Вере, и только теперь рассказал ей про своего ординарца.

Вера переполошилась. Она с участием и испугом выслушала Николу. Могли и его убить! Каждый день, каждый час его тоже может сразить шальная пуля, любой осколок. Она сжалась от ужаса.

Совсем спустились сумерки, и с гор повеяло сырой прохладой.

— Пойдем в комнату, — сказала она, и Никола почувствовал в ее голосе нежность и участие. А он, дурной, еще ревновал. Она казалась необыкновенно привлекательной и красивой, его Вера. Она всегда напоминала ему молодую елочку, немножко грустную и колкую. Сейчас же она походила больше на ласковую березку в тихом лесу.

— Пойдем, — обрадовался Никола.

Не зажигая огня, Вера подошла к нему и потом, чего ни разу не было раньше, положила ему на плечи руки и щекой прижалась к груди.

— Я просто истосковалась по тебе, — едва слышно прошептала она. — Веришь, там, на Цифле, даже всплакнула не раз.

Никола не верил своему счастью. Он порывисто разжал ее руки и обнял Веру, с силой притянул к себе. Казалось, налетела горячая волна, подхватила обоих, высоко подняла на гребень, и уже ничему не хотелось противиться. Пусть несет!

Однажды еще на Молдове передний край немцев вдруг вспыхнул выстрелами, и все увидели, как человек, выскочивший из вражеской траншеи, стремительно понесся к советским окопам. Несколько раз он валился на землю, вскакивал и бежал снова. В него стреляли, но ему удалось все же проскочить узкую открытую полоску и скрыться в высоких травах ничейной земли. Прошло немного времени — он выполз и, окровавленный, свалился в траншею прямо на руки Максима Якорева. Но, собравшись с силами, тут же встрепенулся и, бросившись к брустверу, застрочил из своего автомата в сторону противника. Минуту спустя он с сожалением поглядел на пустой магазин.

— Ты кто, откуда? Как тебя зовут? — расспрашивали перебежчика.

Но он молчал, беспомощно разводил руками. А пытался заговорить — лишь раздавались нечленораздельные звуки. Неужели глухонемой? Нет, оказывается, слышит.

Это был молодой солдат, с живыми острыми глазами, очень подвижный и беспокойный. Со лба его струйками стекала кровь. Красным пятном взмокло плечо. Но лицо светилось радостью.

После перевязки, несмотря на недовольные взгляды врача, разведчики наперебой предлагали раненому то закурить, то воды, то что-нибудь из съестного. Своего автомата черноволосый солдат не выпускал из рук. Как ни уговаривали и ни просили его, он не отдавал оружия. Увидев на стене карту, рванулся к ней. Карту сняли, поднесли к раненому. Он восторженно показал на Болгарию, снова пытаясь что-то сказать. Но с его губ срывались лишь нечленораздельные звуки.

Кто же он таков? Может быть, болгарин?

Принесли бумагу, карандаш, и сразу многое выяснилось. Действительно, болгарин, и зовут его Коста Киров. Был партизаном, попал в концлагерь. Бежал и снова стал партизаном, уже в Чехословакии. А попался немцам вторично — его забрали в обоз. Даже обрадовался: легче бежать. Он вовсе не немой, а контуженный, оттого и потерял дар речи.

Разведчики зачастили к нему в санчасть.

Коста Киров оказался на редкость сильным, жизнерадостным и смышленым юношей. Стал быстро поправляться. Речь его постепенно восстанавливалась. За короткий срок он научился сносно объясняться по-русски, и в разговоре с ним многое понималось и без перевода — настолько болгарская речь близка русской.

Теперь у Максима стало двое подшефных: Ярослав и Коста.

На всем пути наступления, когда выпадал свободный час. Максим не прекращал занятий с ними.

Вылечился Коста довольно быстро. Молодой организм в короткий срок справился с легкими ранами, хоть их было немало. Из медсанбата он возвратился в полк и запросто, будто отлучался на день-два, заявил: