Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Эх, комиссар, комиссар, да разве я не знаю этого? Но, понимаешь, больно, обидно, тяжело ждать... Сейчас рубить, колоть, гнать их смертным гоном до самого Берлина — вот чего душа требует, — сдавленно прошептал Степанов и отодвинул кружку, которую он так и не пригубил.

Помолчав, он обернулся Береговому.

— Курганов справедливо меня упрекнул за минометы. Действительно, выбрали позицийку. Это я о себе, — поспешно поправился он. — Поставим на новое место.

В блиндаж ворвалась холодная струя свежего воздуха, отчего пламя самодельной коптилки заколебалось, а плотная пелена табачного дыма прижалась к потолку.

— Разрешите, — раздался голос снаружи, и в блиндаж протиснулись двое. Одного из них Береговой сразу узнал — Абдулла. Второй, должно быть, младший командир, был увешан гранатами, у левого бедра — широкий немецкий тесак. Тесаки эти невесть откуда появились у бойцов с первых дней пребывания на фронте еще задолго до боев.

Джумагалиев сосредоточен и неподвижен, словно он мысленно продолжал пребывать где-то там, далеко за стенами блиндажа, в котором он оказался как бы случайно. Его товарищ, наоборот, полон каких-то важных новостей, которые он и начал выкладывать ясно, последовательно, не сводя живых, хитроватых и необыкновенно смышленых глаз с комбата и обращаясь только к нему:

— Вдоль дороги на Новинки немцы копают окопы. Стучат лопатами — хорошо слышно. У стогов, на лугу, тоже копают. Мое предположение — минометы ставят. Движение редкое — в сторону села. В лесу сушняк трещит — должно, накапливаются. — Тут сержант многозначительно замолк, с нескрываемым удовольствием и достоинством оглядел всех. Слово «накапливаются» ему определенно нравилось, и ему хотелось произвести впечатление. Но эффекта не получилось, потому что Степанов тотчас же строго спросил:

— Ваш вывод?

— В лощину немцы не пойдут. Попрут на Новинки, на первый батальон.

Степанов налил в две кружки водки и протянул разведчикам.

— Согревайтесь, — коротко приказал он.

Абдулла крепко взял кружку тонкими смуглыми пальцами и рывком поднес к губам, легкая дрожь колебала его руку. Сержант широким, округлым жестом поднял кружку на уровень глаз.

— За ваше здоровьице, как говорится, — весело произнес он, — а фашисту — капут! — Кружка будто сама опрокинулась, и содержимое ее исчезло во рту сержанта. Он смачно крякнул и поставила кружку на место.

— Капут... Пить ты, вижу, мастак, — улыбнулся Степанов. — Давно в разведке?

— В разведке нам служить привычно. В финскую обучены.

Степанов посмотрел на циферблат часов.

— Сейчас двадцать четыре без двух минут. К двум ноль-ноль разведать и доложить мне, что делают немцы у Александровки. В село не проникать, себя ни при каких обстоятельствах не обнаруживать.

— Есть.

Сержант, словно стоял он в полный рост, а не согнутый в три погибели, ловко повернулся и наткнулся на Абдуллу. Сразу что-то вспомнив, он таким же манером возвратился в прежнее положение и молча поглядел на Степанова.

— Что еще? — спросил тот, явно недовольный замешательством разведчика.

— Товарищ капитан, разрешите. Боец Джумагалиев, — отстраняя разведчика, сказал Абдулла.

— Что у вас?

— Я хочу пулеметчиком быть, — тихо произнес Абдулла и твердо докончил: — Я пулемет изучил. Я уже пулеметчик. Мне надо так.

— А мне надо, чтобы вы были хорошим разведчиком... Ясно? — неожиданно вскипел Степанов.

Но и после этого строгого окрика Абдулла продолжал упорно смотреть на комбата, словно одержимый какой-то упрямой мыслью, которую он и сам теперь не в состоянии был перебороть.

— Я на фашистов смотреть не могу. Мне надо убивать их. Много. Из пулемета.

— Выполняйте приказ командира батальона, — вовремя вмешался комиссар, потому что у Степанова в гневе скривились тонкие губы. — А просьбу вашу мы рассмотрим.

Сержант повелительно дернул товарища за полу шинели, и оба они, ловко откинув плащ-палатку, нырнули во тьму. Пожалуй, один Береговой понимал Джумагалиева до конца. Не боязнь перед работой разведчика сделала его таким упрямым и непослушным. Нет. Он должен много совершить в этой войне, чтобы никто его не упрекнул после победы...

Береговой хотел вступиться за своего друга, но Степанов был уже у телефона, весь в работе, весь — напряжение и воля. От недавнего спорщика не осталось и следа.

— Ясно одно, — окончив разговор с командирами рот, сказал он комиссару и Береговому, — с рассветом немцы основной удар будут наносить по первому батальону. Перед нами луг, непролазный для машин овраг, а туда — накатанная дорожка. Нам легко будет помочь — немец подставит под наш огонь свой фланг. Направляй туда свою артиллерию, — обратился он к Береговому.

— Понятно, товарищ капитан. При вас будет начальник разведки дивизиона Ермолаев. Сейчас я его пришлю, — ответил младший лейтенант, собираясь уходить, но сразу замер. Раздался резкий звук — залп четырех орудий, и тотчас над блиндажом проплыл стремительный свист снарядов туда, где, по словам Курганова, сосредоточивались немцы, — в Александровку.

— Твои стреляют? — спросил Степанов, снова прильнув к телефонному аппарату.

— Да.

— Ну, пока, — пожал Береговому руку комиссар и вместе с ним покинул блиндаж. Он сноровисто спрыгнул в соседнюю траншею и потерялся во мгле ночи.

Шумело в голове не то от бессонной ночи, не то от лихорадочного напряжения. Марачков сидел в проходе и сверял перерасчет данных — работавшая ночью батарея переведена только что на новую огневую позицию. Шингарев осторожно начинял гранаты запалами, сыпал шуточками-прибауточками, но управленцы улыбались сдержанно.

Медленно и неуверенно светало. Порозовела верхняя часть элеватора, потом верхушки деревьев из серо-синих стали сине-оранжевыми, потом сквозными и светлыми. Сначала простым глазом, а потом и в стереотрубу стало возможно обозревать окрестность.

Там, где вечером были немцы, — никого, ничего.

— Окаянный чертяка спать не дает. Ни свет ни заря поднялысь, — ни к кому не обращаясь, проворчал. Шингарев, укладывая заряженные гранаты.

— О чем ты? — спросил Береговой, не отрываясь от стереотрубы.

— Та хиба ж не чуете?

Теперь и Береговой услышал далекий, медленно нарастающий гул.

Самолеты уже не гудели, а выли. Их тяжелый вой прерывался, точно машины часто и трудно дышали.

— Нуркенов, передайте — по местам! — Весна... Тула... Приготовиться...

Самолеты шли по три... по шесть... по девять... Первые, проплыв над наблюдательным пунктом, сразу обрушились на село. Бомбили с паузами, не торопясь. Бомбы рвались на задах дворов, на пустой церковной площади.

Береговой отметил про себя, что бомбежка не мешала ему думать, о чем он хотел, и что он успевал следить за отрывающимися от самолетов бомбами и за опушкой леса.