Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Их задержал секрет левофлангового пехотного полка дивизии, выставленный за передний край. Во втором часу ночи в тесной и душной комнатушке предателей допрашивал командир полка. Он твердо сидел на шатком, домашней работы табурете, и обветренное лицо его пылало. Слабый и тихий огонек семилинейной лампы придавал лицу Курганова лиловатый оттенок. Натруженные бессонницей и непрерывным напряжением глаза лихорадочно блестели голубым холодным огнем. Было ясно: командир полка жестоко страдает. Перед ним стояли два его питомца, два его батарейца. Огромный, непомерной силы Мосин тупо и безнадежно вызывающе смотрел поверх командира полка на темное стекло окна, наглухо захлопнутого снаружи. Сударик, теперь действительно похожий на вялый гриб, безвольно уронив голову, глубоко и часто дышал, и на его сухоньком веснушчатом лице было обозначено одно глубокое желание: скорее умереть.

На столе перед Кургановым лежали две аккуратно разглаженные фашистские листовки. Помимо прочего, на них были отпечатаны пропуска на русском и немецком языках. Листовки отобрали у предателей. И бумажки эти, казалось, обожгли пальцы командиру полка, с омерзением отбросил он их прочь. Комиссар молча взял листовки, неторопливо свернул и так же неторопливо положил в планшет.

— Все, — сказал он. — Предателей Родины под надежной охраной доставить в штаб дивизии.

И когда захлопнулась за ними дверь, Курганов стремительно встал с табурета.

— Ах, шкуры...

— Георгий, — ласково и тихо прервал подполковника комиссар, — уже четвертый час. Надо готовиться к рассвету, а мне в политотдел, за ними.

Невесть откуда взявшаяся мохнатая пепельно-серая бабочка заметалась вокруг красноватого огонька лампешки. И в такт ее движениям на стенах и на потолке внезапно возникали и тотчас исчезали многочисленные тени.

Откуда-то с переднего края донеслась торопливая очередь немецкого автомата... другая... третья. Тотчас полоснул щедрой очередью наш станкач. Взвизгнули и раскололись первые мины. «На моем участке», — прикинул в уме Береговой и насторожился.

Продолжительный зуммер приковал Курганова к телефонному аппарату, и он, не дослушав доклада и не отрываясь от трубки, приказал Береговому: — В дивизион!

Уже за дверью командир дивизиона услышал сердитое, но заботливое предупреждение подполковника:

— По дороге смотрите в оба. Чем немец не шутит, пока ворон считают...

Кто именно считает, Береговой уже не расслышал. Ночь тарахтела. Тьма на какие-то минуты отступала перед фейерверком ракет. Чувство боя овладело и сердцем, и умом. Оно — это чувство — вытеснило тягостную сцену допроса, изменников, гнев и боль командира полка. Остались — дивизион, немцы, война.

Береговой уже был на своем наблюдательном пункте, когда с передовой дали знать о прекращении огня. А полчаса спустя он докладывал сотому о том, что линию фронта с боем перешел потрепанный дивизион, личный состав которого именует себя «чапаевцами».

— Этих новоявленных чапаевцев вместе с материальной частью препроводить в тылы полка... Командира и комиссара дивизиона — ко мне, — приказал Курганов.

Потом наступил рассвет, короткий в ожесточенном и неравном бою день... И сегодняшняя беда стала вчерашним делом.

Береговой спрашивает разрешения и входит к командиру полка. Он стоит у стола, на котором вчера лежали листовки, а теперь — пятисотка, незаменимая карта артиллериста. Лицо командира полка спокойно и сосредоточено. Глаза смотрят ясно и строго. Вокруг подполковника штабные командиры. По всему видно: разрабатывается новый план боя. Береговой докладывает о прибытии.

— Здравствуй, младший лейтенант, — протягивает руку Курганов и негромко, как бы раздумывая, продолжает: — Вот что, с этими подлецами поступят по законам военного времени. А вы вынимайте карту, слушайте и записывайте боевой приказ.

Было еще темно, когда их повели на батарею из штаба дивизии. Дорога вилась по полянам, внезапно ныряла меж могучих сосновых стволов в лес, и тогда тьма сгущалась и словно приобретала весомость материи. Они молчали. Молчал конвой. Молчала в пушистых папахах ровная, непокорная сосна. И только снег сторожко поскрипывал под нажимом валеных сапог.

Неожиданно Мосин дико закричал, звериным прыжком настиг впереди идущего конвоира и сшиб его с ног. Потом черной, призрачной тенью метнулся в целину снега, в кусты, в лесную нехоженую тьму. Беспорядочные, неприцельные выстрелы погнались за ним, но ни одна пуля не настигла беглеца, потому что в паузах между выстрелами еще долго и отчетливо были слышны шум разрываемого снега, и шелест подмятых кустов, и треск сушняка, когда он попадал под ноги беглецу...

Об этом Береговой узнает позже, а теперь еле приметной тропой он пробирается с ординарцем на батарею. Светает. И так отчетливо начинают проступать деревья, кусты и лесные сторожки, что кажется, будто тьма ночи тает и уступает место невесомой холодной прозрачности.

В голове — одна неотвязная мысль. Ночью, пересматривая немудреное содержимое вещевого мешка Сударика, Береговой обнаружил в треугольном самодельном конверте письмо его жены. Жена писала: «Милый, Петя, ты о нас не беспокойся, живем мы хорошо, спокойно. Только все болеем за Москву... Отгоните вы поскорее от нее проклятого немца... А сынка наш вот как гордится тобой. Мой папа, говорит, Москву защищает. Все ребята в классе завидуют нашему Вовику».

Вот, может быть, и сейчас проснулась эта простая и ласковая женщина, любовно прикрыла разметавшегося во сне сына, присела к краешку стола и пишет своему Пете торопливое письмо, пока ранний гудок не позвал ее к станку. И не предполагает она, что ее Петю через час боевые друзья расстреляют за измену... И потом в один из дней придет к этой женщине человек, придет и скажет: твой муж предатель... И отшатнутся от хорошего славного Вовки его одноклассники, и всю жизнь будут жечь ему сердце страшные темные слова: мой отец был изменником Родины. Виновато и робко будет смотреть он в скорбное, постаревшее лицо матери и молчаливо проклянет самым тяжелым проклятием своего родного отца и навсегда отрешится от него... Так как же ты, Сударик, стал клятвопреступником? Да, да... Курганов прав: и он и Мосин струсили и стали изменниками. Но как же, как же можно изменить Родине?

— Правее держите! — предупреждает командира дивизиона ординарец, и тут Береговой замечает, что чуть не наехал на орудие. Подбежал комиссар дивизиона и, ухватившись за стремя, торопливо рассказал о побеге Мосина.

Береговой спешивается и молча проходит мимо часового, который привычно и четко приветствует его по-ефрейторски. Дивизион выстроен на задах батареи, за неглубоким овражком, где сразу стеной возвышается сосновый лес. Береговому никто не докладывает: здесь уже находится старший начальник — комиссар полка. Он кивает комдиву, что-то вполголоса говорит военюристу и потом, обращаясь к дежурному по батарее, негромко приказывает: